— «Почто, царь, отнял у князей святое право отъезда вольного и царство русское затворил, аки адову твердыню…», — уточнил Толстой.
— Я по памяти цитирую, — признался Саша.
— Вы читали переписку Грозного с Курбским, Ваше Императорское Высочество? — спросил граф.
— Конечно! — сказал Саша. — Как это можно не читать? Это же абсолютный мастрид!
— Саша очень любит англицизмы, — заметил Никса.
— Мы поняли, — кивнул Алексей Константинович. — Между прочим, в последние годы царствования вашего дедушки, тоже было сложно выехать.
— Хорошо, что вы об этом сказали, — вдохнул Саша. — Я не знал.
И посмотрел на Рихтера.
— Да, — кивнул Оттон Борисович. — Цены на паспорт для выезда на лечение подняли до ста рублей.
— А просто для выезда заграницу — до 250-ти, — уточнил граф.
— Ничего себе! — сказал Саша. — Это же годовое жалованье титулярного советника!
— А одному богатому курляндцу, просившемуся на воды, государь Николай Павлович объявил, что и у нас в Отечестве воды есть, — добавил Толстой.
— Он и уволить со службы мог, — сказала Софи. — Как сына князя Долгорукова, который пытался выехать заграницу для поправления здоровья: «совершенно разрушенного».
— Остроумно, — хмыкнул Никса. — Как можно служить с совершенно разрушенным здоровьем?
— Логично, конечно, — согласился Саша. — Но жестоко. Если ты строишь твердыню адову на земле, жди молнии животворящей с неба. Самое обидное, что тебе забудут все то хорошее, что ты сделал до этого. И в историю войдешь совсем не тем, кем бы тебе хотелось.
— Не забудут! — сказал Никса. — Ни свода законов, ни усмирения холерного бунта, ни первой железной дороги!
— Мне бы тоже этого хотелось, но… Ладно не будем об этом! Вернемся к Иоанну Грозному. Честно говоря, его ответы мне не нравятся. «Я — царь, а значит, мне все можно» — единственная мысль, которую я там уловил.
— Скорее: «всякая власть от бога», — заметил Рихтер. — А потому противится царю, значит противится богу.
— От бога? — спросил Саша. — Конечно, все от бога. Но еще от купцов новгородских, которые позвали Рюрика свои капиталы защищать.
— Капиталы защищать? — спросил Никса.
— А тебе никогда не казалась странным, что Новгород позвал Рюрика «княжить»? — спросил Саша. — «Придите и владейте нами»? «Приди с дружиной и защити нас от ворогов и разбойников» мне кажется более реалистичным. Рюрика со товарищи просто наняли, как всякое наемное войско. И только его потомки все поставили с ног на голову. Вече еще долго с князем не особенно считалось. Пока Иван Третий не покорил Новгород. И пока Иван Грозный не разорил его. Так что с наемниками связываться чревато: чья армия — того и власть. Надеюсь, я никого не обидел? В этой комнате Рюриковичей нет?
— Видимо, нет, — сказал Толстой. — Но Иоанн Васильевич обосновывал святость своей власти не тем, что он потомок Рюрика, а тем, что он потомок Владимира Святого.
— Притянуто за уши, по-моему, — сказал Саша. — У нас не теократия. В любом случае, Романовы — выборные, и аргументы Ивана Грозного нам совсем не подходят. Я сейчас набрал в библиотеке монархических конституций. Хочу понять, как монарх, источник власти которого наследственное право, может уживаться с парламентом, источник власти которого народ. Но источник власти нашей династии — тоже народ, точнее Земский собор.
— Вы сторонник конституции? — тихо спросил Толстой.
— Да, — кивнул Саша. — Зачем шепотом? Думаете, папа́ этого не знает?
— Саша везде говорит примерно одно и то же, — заметил Никса, — и папа́, и мне, и на четвергах у Елены Павловны. Так что ни для кого ни секрет. Герцен уже написал.
— Да! Неужели «Колокол» не читаете? — удивился Саша.
— Там не было слова «конституция», — заметил Толстой.
— Конституция — не панацея, — сказал Саша. — Любую конституцию можно извратить так, что от ее ничего не останется, а можно вообще на нее наплевать и стать тираном, ничего в ней не меняя. Кстати, и выборы не панацея. Мне всегда было обидно за князя Пожарского, героя, который собрал ополчение вместе с Мининым, освободил страну от поляков, а потом вложил большие деньги в избирательную кампанию и проиграл Михаилу Романову — отроку без всяких заслуг.
— Нашему предку проиграл, — заметил Никса.
— Я помню и не оспариваю результатов выборов, — сказал Саша. — Но как так? Чем был плох Пожарский? Между прочим, Рюрикович.