С тех пор как братец Никита прознал о прогулках Алены по Москве, единственным ее развлечением стали посещения немногочисленных подруг. Иногда ее одиночество скрашивала Ефросинья Панина, иногда заглядывала Маша Романова, но чаще всего к ней забегали дочери Анисима Пушкарева: Глафира и Марьюшка. Одних их, конечно, не пускали, но Авдотья была вечно занята по хозяйству, и за девицами приглядывала пожилая холопка, которую обычно тут же спроваживали на кухню, чтобы не мешалась. Оставшись одни, девушки гуляли в саду, качались на качелях, потом шли в девичью примерять наряды и украшения или разглядывать мудреные картинки в заморских книжках.
– Хотела ленты новые, – застенчиво улыбаясь, говорила Глаша, – так все разобрали. В лавке хоть шаром покати – ни камки, ни атласа, ни кисеи. Как с ума все посходили.
– На смотр собираются, дурынды! – смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко-красные коралловые бусы. – Правда, красиво?
– Дай-ка поправлю, – улыбнулась Алена, – вот так гораздо лучше! А что за смотр?
– Да так, глупости всякие… – смутилась старшая Пушкарева, внезапно припомнившая, о чем говорил батюшка, прежде чем отпустить их с сестрой в гости.
– Вот, примерь это, – протянула ей боярышня богато изукрашенный венец с подвесками.
– Охти мне! – всплеснула та руками. – Не посмею я такую красоту примерить.
– Ничто, примеряй, я хоть посмотрю, как оно выглядит.
Выдержать такое искушение девушка не могла и тут же надела убор. Критически осмотрев подружку, Вельяминова добавила к венцу серьги и ожерелье.
– Глаша, – взвизгнула от восторга Марья, – какая ты красавица!
– Правда?
– Конечно, правда! Жалко, зеркала во весь рост нет, про какие мне Ваня рассказывал…
– Во весь рост – нет, – улыбнулась боярышня, – но кое-что есть.
С этими словами она вынула из ларца небольшое зеркало в серебряной оправе и протянула его Пушкаревым. Вправду сказать, Глафира и без всяких украшений была чудо как хороша. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не требующая белил, и густые черные волосы, собранные в тугую косу, могли кого угодно лишить покоя, а уж в богатом уборе и вовсе выглядела как заморская королевна. Пока она восторженно разглядывала себя в мутноватом зеркальце, ничего не забывающая Алена наклонилась к девочке и тихонько спросила:
– Так что за смотр?
– Батюшка не велел говорить… – так же тихо отвечала ей она, – ты уж подожди, когда Глашка проболтается.
Боярышня нахмурилась, но тут же придала лицу приветливое выражение и мечтательно заявила, глядя на любующуюся собой девушку:
– Надо бы тебе летник вместо сарафана или хоть накидку кружевную.
– Да где же ее взять?
– Сказывают, в Кукуе любые кружева купить можно…
– У Лизки Лямкиной? Наверное, и у нее все скупили, в чаянии царю понравиться… ой!
– Что с тобой, али укололась?
– Нет, просто…
– Про смотр невест вспомнила?
– Так ты знаешь?
– Господи, да вся Москва только об этом и судачит!
– Слава богу! Ты уж прости меня, Аленушка, а только не велели мне говорить, а ты и сама знаешь.
Пока они разговаривали, Маша завладела зеркалом и, критически оглядев сначала себя, а затем сестру с боярышней, заявила:
– Дал же бог кому не надо!
– Ты о чем это?
– О вас, о ком же еще. Тут Ваня наконец-то надумал бросить свою кикимору заморскую, а вам и дела до того никакого нет! И я, как на грех, мала еще.
– Не говори так, охальная!
– Чего это я охальная?
– Погоди, Марьюшка, – улыбнулась Алена, – ты что же это, сама на смотр собралась?
– Ну, если вы с Глашей не пойдете, так и я сгожусь. Все краше, чем эти дурынды квелые!
Самонадеянное заявление девочки было так забавно, что подружки не удержались от смеха, причем Машка смеялась громче всех. Наконец отсмеявшись, Глаша серьезно сказала сестре:
– Перестань глупости болтать, не по чину нам в царские палаты!
– Я-то, может, и глупости говорю, а вот кое-кто их делает.
– Ты про кого это?
– Да уж не про тебя, сестрица. Ты у нас по Первушке-подьячему сохнешь, а вот…
– Машка!!!
– Молчу-молчу… Ой, а что это за шум, не Никита ли Иваныч домой пожаловали? Глаша, пора нам!
Когда окольничий, тяжело ступая, зашел на половину сестры, подружек уже не было, а Алена задумчиво перебирала разложенные вокруг нее украшения. Брат немного потоптался, не зная, с чего начать разговор, потом вздохнул и хотел уже было выйти, но так и остался на пороге.