Собравшиеся, вправду сказать, щербатовскими делами не больно-то опечалились, потому как род его хоть и княжеский, да захудалый. Но с другой стороны, боярин-то прав! Хоть и невелик род, но хоть стряпчим-то можно было пожаловать. А то что это: драгун… И слово-то какое-то бесовское!
– Ты, Борис Михайлович, все верно говоришь, – прервал боярина князь Иван Хованский, – да только хватит вокруг да около ходить. Говори дело!
– Можно и дело, Иван Федорович, – согласился Лыков. – Слышно, государь Владислав Жигимонтович идет на Москву.
– Ишь ты, – усмехнулся Хованский и повторил, будто пробуя на вкус: – Государь Владислав Жигимонтович.
– Государь-государь, – подтвердил Лыков, – я чаю, ты ему тоже крест целовал!
Вообще-то Хованский не был ни другом, ни родственником Лыкову и прочим высокопоставленным гостям. В свое время он верно служил Шуйскому, пока под Зарайском его с Ляпуновым не разгромил покойный ныне Лисовский. Ляпунов впоследствии переметнулся к Тушинскому вору, а князь сидел тише воды и ниже травы, в отличие от своего тезки Ивана Андреевича Хованского, ставшего одним из вождей второго ополчения. После того как непонятно откуда взявшегося герцога Мекленбургского выбрали царем, тот щедро наградил всех участников ополчения, а вот сидевший дома Иван Федорович Хованский остался ни с чем и даже боярского чина, пожалованного еще царем Василием, за ним не признали.
– Мы кому только крест не целовали, – отмахнулся он от Лыкова, – что толку одного немца на другого менять?
– Государь прислал грамотку, – вкрадчиво молвил Борис Михайлович, – обещает лучших людей не ущемлять, порядков новых не заводить, править по старине…
– Видали мы таких, по старине! Ты мне-то зубы не заговаривай, я, чай, не девка. Какая уж тут старина, если царь иноземец?
– А хоть бы и так! Если Владислав православия ущемлять не станет, а в том он крест целует, так что с того? Вон ляшские и литовские князья и магнаты живут вольно и утеснений никаких не ведают от круля своего. Пусть и у нас так будет! Король Жигимонт не вечен, и после него Владислав королем в Речи Посполитой станет, а мы здесь уж как-нибудь проживем. Будем дань не обидную посылать да людишек в войско, а делами заправлять Боярская дума будет, да без всякого собора.
– Верно, – загудел кто-то справа от князя, – худородных гнать в шею, житья от них не стало!
– Пушкарева на кол! – раздался голос с другого конца стола.
– Немцев гнать!
– Вельяминову голову срубить! Это он надумал этого иноземца Ивана Мекленбургского нам на шею посадить!
– Тиха! – ощерился Хованский. – Вы его еще не одолели.
– Ничто, дай срок…
– Да я-то дам, а вот он даст ли вам? Сейчас того и гляди ворота распахнутся да ярыги из приказа Ивана Никитича Романова нас всех и похватают.
– А за что? Грамотки у нас той сейчас нет, доказательств никаких не будет… или ты донести захотел? Так мы быстро…
– Не пугай, Борис Михайлович, пуганый я! Доносить не стану, да только скажу, что не получится у вас ничего. Побьют вас царские ратники, как пить дать побьют.
– А мы, как царь Владислав к Москве подойдет, в набат ударим и ворота ему откроем!
– Это другое дело, – задумался князь, – а если не подойдут ляхи к Москве?
– Как это?
– Обыкновенно. Ударит по ним царь, да и побьет всех разом. Он на такие шутки мастер.
– Польское войско в чистом поле не одолеешь!
– Как знать. А что об сем деле святые отцы думают?
– А им на что знать?
– Эх, князь Борис, такой простой вещи и не понимаешь. Без церкви-то и не получится у тебя ничего. А митрополит Сильвестр, сам знаешь, во всем его руку держит. Как же ты в набат ударить собираешься?
– Иона есть.
– Тьфу, ты что, совсем дурак?
– Чего лаешься?
– Меня в ту пору в Москве не было, а и то знаю, что митрополита Иону тогда у воровских казаков люди Ивана Мекленбургского отбили. Ты думаешь, он такое забыл?
– Что с того, нас в ту пору всех могли побить.
– Верно, могли и сейчас могут. Так что пойду я, бояре, бывайте здоровы.
– А…
– А вот как подойдет Владислав к Москве, так и поговорим.
Князь поднялся и, обозначив хозяину и собравшимся легкий поклон, двинулся к выходу.
– Донесет… – прошептал на ухо Лыкову незаметно подошедший Телятевский.
– Нет, не успеет, – покачал головой боярин, – пусть идет покуда.
После ухода Хованского засобирались и остальные гости. Расходились по одному, таясь. В горнице остались только сам Лыков, Телятевский да молодой Щербатов.