– Ополоумел – я-то тут при чем?..
– А ведь Федька верно толкует, – вмешался с хмурым видом Никита, – на тебя покушение было!
– И этот туда же… да с чего ты взял-то?
– Ну, сам посуди: с этим отрядом ты из кремля выехал?
– Я…
– То-то, что ты. Того, что Мелентий очнулся, никто не ведал, а уж паче того, не мог знать, что ты назад повернешь.
– Ну, допустим.
– А во что фон Визен был одет, помнишь?
– Да бог его знает, в камзол вроде…
– Такой же, как и на тебе был! Да к тому же и ростом и сложением он с тобой схож.
– Да он вдвое меня старше…
– А это в темноте не видно!
– Господин майор до последнего дрался, – вмешался Панин, – и лицо у него крепко побито было. Могли и не признать.
– Ладно. – Я задумался на секунду, затем тряхнул головой и начал громко раздавать распоряжения: – Господа начальные люди! Все знают, что им делать, а потому возвращайтесь в полки. Выступаем завтра поутру!
– Да ты что, государь, – попытался возразить Вельяминов, – надо же сыск учинить!
– К черту сыск! И без нас найдется кому учинить. Ты не забыл, о чем нам Мелентий рассказал?
– А если бунт случится, пока мы в походе?
– Это вряд ли. Они если и поднимутся, то только когда Владислав подойдет, а потому нельзя его к стенам подпускать.
– Да он, верно, Смоленск осаждает…
– Э нет, Никитушка, не угадал ты. Королевич к Москве пойдет, потому что знает, сукин сын, – ждут его здесь!
– Государь, – снова подал голос Федор, – а что с Охримом делать?
– Как что – пойдем поспрошаем доброго человека, как он дошел до жизни такой.
Пойманный Охрим Власьев сидел со связанными руками и ногами на полу в подвале сторожевой избы. Было довольно зябко, и разбойник изрядно продрог. Впрочем, дрожал тать не от холода, а от тревожных предчувствий. Когда распахнулись двери, он крепко зажмурился и принялся читать про себя молитву. Делать это вслух ему мешал кляп.
– Ну чего встали, заходите, – сказал я своим спутникам.
Отправляясь на допрос, я взял с собой Федьку, Анисима и Никиту Вельяминова, отправив остальных начальных людей к своим полкам. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Панин был абсолютно прав, привезя злодея в приказ, а не на съезжую. Не факт, конечно, что в Земском приказе есть сообщники заговорщиков, но, как говорится, береженого Бог бережет, а небреженными из пушек на запад стреляют.
– Эй, служивые, – велел я стоящим у дверей стрельцам, – не пускать сюда никого!
Надо сказать, что, в отличие от одного из своих предшественников – царя Ивана, прозванного за жестокость Грозным, в пытках я разбирался довольно слабо. Обычно этим занимались специально обученные люди, а мне докладывались только результаты следствия. Но поскольку главные специалисты в этой области человеческих знаний служили в Земском приказе, нужно было обойтись без них. О том, что никто не знает, что делать, первым сообразил Пушкарев. Посмотрев, как мы топчемся и переглядываемся, он криво усмехнулся и взялся разводить огонь в небольшой печи, благо дров и бересты для растопки оказалось в достатке. Веселые языки пламени принялись с треском пожирать поленья, освещая при этом стены причудливыми отблесками. Панин, очевидно, бывавший по долгу службы в подобных местах и в силу этого имевший некоторое представление о процедуре, принялся перебирать цепи, висящие на каком-то странном приспособлении, оказавшемся дыбой. Никита тоже нашел себе дело и, скинув богатый кафтан, принялся с остервенением качать огромный мех, поднимая температуру в печи. Я же не нашел ничего лучшего, как взяться перебирать диковинные инструменты разложенные на стенных полках. Связанный Охрим наблюдал за нашими действиями с нескрываемым ужасом. Не будь его рот заткнут, он, вероятно, уже орал бы благим матом, но пока мог лишь отчаянно вращать глазами.
– Анисим, – спросил я Пушкарева, показывая ему довольно причудливо изогнутый железный штырь, – ты не знаешь, зачем эта штука?
– Так это… – задумчиво пробормотал стрелец, – ее, видать, раскалить надобно.
– Это-то понятно, а зачем?
– Должно, в задницу совать!
– Что, правда? Никогда бы не подумал!
Наши рассуждения произвели на схваченного татя совершенно ошеломляющее впечатление, и он, каким-то невероятным усилием выплюнув свой кляп, жалобно завопил:
– Помилуйте, бояре!
– Да не ори ты, – отмахнулся от него Пушкарев и, повернувшись к Панину, немного дурашливо посоветовал: – Федор Семенович, ты не тот крюк на цепь надел. Этим за ребра цепляют, а на первый допрос положено за руки!
– Бояре, смилуйтесь!
– Ну чего ты орешь, – попытался я урезонить Охрима, – не видишь, мы еще не начали.