– Царь сказал: мастер – значит, мастер! Проси чего хочешь.
– Этого и хотел…
– Быть по сему, с этого дня ты царский мастер! Вернусь, поговорим, что дальше делать будешь, а пока некогда.
– Проверить бы, государь, – шепнул мне на ухо внимательно следивший за происходящим Вельяминов, – а то помнишь, как в Мекленбурге неладно получилось – с Манфредом-то…
Печальное воспоминание о Малыше Мэнни больно кольнуло мне сердце. Однако времени действительно не было, и, взглянув на подьячего, я тут же принял решение:
– Анциферов, садись на коня! Мастера ты нашел, стало быть, в случае чего и ответ твой.
На первом же привале Первак отстрелял сначала допельфастеры, а затем и револьвер. Все работало как нельзя лучше, несмотря на примитивность, а может, и благодаря ей. Поначалу я хотел, наградив подьячего, отослать его назад, но случилась нужда написать письмо. У парня, на его счастье, оказались при себе вапница с пером и бумага, так что он и тут смог мне услужить. Посмотрев на его старательность, я поразмыслил – да и приказал ему оставаться при мне. Все-таки секретарь нужен, а Первушка, может, и не слишком образован, но явно сообразителен и ловок.
Дело шло к вечеру, когда перед нами показались стены можайского кремля. Как и многие другие каменные крепости на Руси, он был построен по повелению Бориса Годунова. Но, похоже, в данном случае царь Борис не слишком контролировал строительство, отчего крепость получилась так себе. Не слишком большая размерами, она стояла на невысоком холме и окружена со всех сторон водой: с севера речкой Можайкой, а с востока, юга и запада – довольно глубоким рвом. И все бы ничего, если бы над всем этим не господствовала так называемая Брыкина гора. Когда гарнизон и жители Можайска вздумали сопротивляться самозванцу, идущие с ним польские артиллеристы втащили на нее пушки и всего за день обстрела вынудили защитников сдаться…
– Государь, дозволь вперед поскакать! – вывел меня из состояния задумчивости звонкий голос.
Обернувшись в сторону спрашивающего, я увидел ратника из вельяминовского полка. Судя по голосу и не слишком плотному телосложению, это был еще очень юный воин, а двуглавый орел на кирасе ясно свидетельствовал, что он из кирасирского эскадрона, то есть рында или податень. Однако из-за надвинутого на лоб шлема узнать молодого человека никак не получалось.
– Петька Пожарский, – пояснил Вельяминов, понявший причину моего недоумения, – отца, видать, хочет порадовать.
– Соскучился, поди? – спросил я у парня. – Ну, скачи – передай, что войско идет, и я с ним. Пусть встречают, да кашу ратникам варят. Проголодались небось.
Старший сын прославленного воеводы довольно гикнул и, ударив шпорами коня, понесся к городу.
– Вовремя подошли, – буркнул окольничий, провожая взглядом скачущего княжича. – Вечор последний харч доели, мало у кого хоть горсть сухарей на сегодня оставалась.
– Как планировали, так и подошли, – не согласился я, – а вот то, что провизия закончилась, так это разбираться надо. То ли взяли мало, то ли жрали много, а может, и вовсе разворовали, сукины дети!
– Ага, Берии на нас нету, – охотно согласился Никита.
Я на секунду завис от этого заявления, потом чертыхнулся про себя на глупую привычку мести языком, не думая о последствиях.
– В посад заходить будем, – продолжил Вельминов, – или как?
– В посад?
– Ну да, крепость-то маловата.
– Чего мы там не видали? В поле станем подле города.
– Как прикажешь.
– Да предупреди своих и прочим полковникам передай, чтобы порядок соблюдали. А то знаю я их: только отвернешься – они уже посадских баб за все места хватают.
– Ну что ты такое, государь, говоришь, – усмехнулся Никита, – мы же у тебя аки ангелы небесные.
– Во-во – иже херувимы! Знаю я ваше благочестие и потому добром прошу.
Пока мы так беседовали, со звонницы Никольского собора зазвучал колокол, а через несколько минут нам навстречу выехала кавалькада из представителей местного начальства, а за ними местные жители гнали овец и везли на телегах припасы.
Не доезжая до меня нескольких шагов, Дмитрий Михайлович и его провожатые спешились и нестройной толпой двинулись мне навстречу. Сам воевода на вытянутых руках держал серебряное блюдо с умопомрачительно пахнущим караваем хлеба. Поскольку сегодня постились не только царские ратники, но и их непутевый государь, в животе моем сразу заурчало. Воспользовавшись возможностью, я тут же оторвал от каравая кусок и, макнув его в солонку, вгрызся в ноздреватую мякоть, прикрытую смачно хрустящей на зубах корочкой.
– Хороший хлеб, – похвалил я встречавших, дожевав свой кусок и с сожалением передав каравай Никите. – Должно, только испекли?