Снова в каюту, смотрю внимательно, понять пытаюсь… Хотя знаю… нет, не знаю, чувствую – ничего и никогда тут не поймешь… На столике там – бутылочка коньяка, плоская такая, махонькая… стопочки-наперстки налиты, четыре штуки… пепельница… Бычков в ней нет, пепел только, но… дым вот… Знаешь, я никогда не курил, нюх хороший… Чувствую – дым табачный ле застарелый. Совсем свежий дым, чуть не горячий…
От беды койки поднял, под ними глянул, где спасжиле-ты хранятся… Что, что… А ничего! Жилеты есть, трупов нету… Зато опускаю койку, и… нашел кое-что – в спинке воткнутое… не знаю что… шабер? – не шабер, на финку тоже не похож… старинная штучка, из серебра вроде как… Причем воткнут глубоко, по самую крестовину… в интересном таком месте… Нут-ка подвинься… да в эту сторону, покажу на спинке стула… Во! Аккурат сюда… Смекаешь? Как раз напротив сердца… Только сердца нет… И крови ни капли… Ничего нет… Хотел я коньяку глотнуть, чуть взбодриться… Не могу! Прикинь? Не могу себя заставить – ни к бутыльку, ни к стопкам прикоснуться… Нет, ты представил? Я – и выпить не могу?!
Ну что… Больше на этой скорлупке искать их негде… И чувствую я – не получится у меня этот корабль-призрак в Парму привести… И даже к берегу в Курье причалить – не получится… Страшно… За штурвал сесть страшно, за ручку газа взяться страшно… Только что, у переката, не побоялся по запалу – а сейчас не могу… Головой верчу как заведенный – все кажется, кто-то сзади…
Короче, заглушил я мотор, прихватил багор на корме – и в казанку… Ножом по шнуру полоснул – пускай “Маша-Целка” своим ходом в Парму плывет… Без меня как-нибудь… Не доплыла – напоролась на каменюгу как раз на Ольгином Кресте и затонула чуть ниже…
А я кое-как багром до берега добултыхал… В палатку – и весь остаток водки за раз и того… Кореша вернулись – лежу, мычу, ничего не рассказываю… И потом не рассказал. Никому…
Что дальше? Искали их, не нашли. Никого из пятерых не нашли. Я, когда в верховьях бывал, думал иногда: разыскать, где Санька причаливал, должны были следы какие остаться… И попробовать до деревушки той добраться – может, прояснится что? Пару раз за этим нарочно туда ездил, да с дороги возвращался – не мог… Как вспомню – разворачиваю дюральку – и по газам…
Марья, Маша-то, замуж вскоре вышла… За городского, из Питера, – но корни с наших мест имел… Ну и… Там у вас и живут, дите вроде у них… Не знаю, сюда не наведывались.
Вот и вся сказка, хочешь верь, хочешь нет… Конец бутылке, конец истории… Пора и на боковую, мне рано утром сети снимать… Да нет, тут стоят, недалече… В Синюю Курью я больше ни ногой, хоть место и рыбное…
Что? Ишь ты…Догадлив, однако… Х-хе… Да, было дело… Не только багор я с “Машки-Целки” прихватил, не только…
Ладно, уговорил… Подожди, сейчас… Подальше держу, мало ли… Ну на, смотри… Серебро? Старинная штучка, продать бы ее, но… Не могу расстаться… Знаешь, если б не она… Подумал бы, что пьяный в палатке провалялся, что привиделось все…
Никому ее не показывал. Никогда. И не рассказывал никому. А знаешь, почему тебе рассказал? И показал? Нет, брат, не за водку твою, не за культурное обращение, нет…
Глаза у тебя такие же. Те же самые, что мне пять лет снятся. И взмах тот снится, и “Машка”, вдали исчезающая…
Вот так вот Адель и смотрела… Именно так… Не смотри так, будь другом. Не надо. Не смо…
Старшина Косаргин никакого криминала не обнаружил – пил Гаврилыч крепко, все знали. Хоть и глотал что казенную, что первач, как воду, без видимых глазу последствий – но свой-то организм ни твердой походкой, ни уверенной речью не обманешь… А вчера, похоже, усидел три поллитровки в одиночку за вечер – и не выдержал мотор у старого браконьера.
Доктор Волин, с большим трудом извлеченный из участковой больницы и из недельного запоя, явился в обнимку с трех-литровкой разведенного медицинского и вписал недрогнувшей рукой в нужную графу: сердечная недостаточность. Недрогнувшей – это выражаясь фигурально. Кисть тряслась, как на вибростенде, почерк был самый “медицинский” – нечитаемый.
Отыскав в спартански обставленной халупе документы умершего, Косаргин удивился дважды. Сначала возрасту, потом имени – Гаврилыч оказалось не отчеством, как много лет все вокруг считали – скорее, образованным от имени прозвищем. Звали покойного Гавриил.
Вскрытия не проводили.
Небольшой старинный кинжал в доме Гаврилыча не нашли.
Да и не искали.
ЧАСТЬ I
ЖЕСТОКОСТЬ
Рассмотрим вопрос об эпиграфах, господа кадеты. Даю под запись: эпиграф есть цитата, помещаемая автором перед текстом либо его частью. Записали? Продолжим. Эпиграф выполняет три тактические и одну стратегическую задачу. Первая тактическая задача: показать, как умен и трудолюбив автор. Он (автор) – читал мемуары Киёмасы Като о походе в Корею и даже не поленился при этом переписать пару фраз. Вторая, диалектически развивающая первую: показать, как глуп и ленив читатель – он (читатель) не читал означенных мемуаров и ничего не выписывал. Третья: пояснить идею произведения (для неумеющих уяснить ее из текста либо для текстов, идеи не имеющих). Задача стратегическая: увеличить количество авторских листов и, по возможности, сумму гонорара. Посему: Отставить эпиграфы!
Глава 1
– Нет, Вано, с этим надо что-то делать… Скоро ведь что получится? Ведь если ничего не менять, то что? Крысодавы, “мазилки” всякие, мастерами скоро станут? А потом что? Гроссмейстерами, да? Как же это, а? Надо нам обязательно с Прохором собраться и все это обкашлять… И побыстрее… Хватит, наболело!
Славик Полухин старался быть напористым и убедительным. Не получалось – был он многоречив и зануден.
Ваня, не отвечая – щелк, щелк, щелк, – вставлял патроны в обойму. Желтые цилиндрики ложились ровно и плотно – не то что бессвязные аргументы Полухина.
– Ну что ты молчишь? Я – учредитель, ты – мастер и учредитель, неужто наше слово не решающее будет?
Ваня поставил обойму на место, беззвучно сдвинул предохранитель и – на вытянутых руках – полюбовался карабином.
– Подумай, Айванез – гроссмейстеров в клубе пока нет! Пока! Появятся – будут заправлять они. По уставу… А тебе, между прочим, до гроса три очка осталось…
Хорош “Везерби 0.22 спортер” – и красив. Скупой такой красотой, не щеголеватой, блеск и мишура для дешевок – а это вещь. Вполне стоившая заплаченных денег… Кстати, немало пришлось приплатить и таможне – дабы оформили как спортивное, чисто тировое оружие. И – лишних триста долларов стоил вариант под левую руку…
Ваня был левша.
– Три очка! – продолжал разоряться Полухин. – А сам знаешь, как их теперь набирать тяжко…
Ваня знал. Сам Полухин не набрал еще ни одного – радел за идею. Стрелок из Славика не очень… Давно бы вылетел из клуба, если бы действительно не был учредителем.
– И как тебе понравится, Джованни, если в гроссмейстеры вперед какой “мазилка” пролезет? Обменяв свои баллы на очки? Пятьдесят к одному? Понравится, да?
Ну, положим, баллы тоже набирать не просто, а то от гросов не протолкнуться было бы. Цель маленькая, увертливая… Хотя, конечно, того адреналина в крови нет, какой бывает, когда берешь очко…
Ваня отсоединил обойму, оптику, прошелся по карабину фланелькой и уложил все в футляр. Хранилище у “Везерби” было роскошное, не хуже, чем у скрипки Страдивари.
Он аккуратно поставил футляр к шкафу и ответил на все излияния Славика коротко, одной фразой:
– Что ты предлагаешь?