Слова всплыли в памяти Райта, углубив его беспокойство и тоску. А Стакен, словно читая заклинание или загадывая древнюю загадку, все повторял:
«Ты единственный, ты восходишь в образе своем, ты живой и великий, Владыка всего, Владыка неба и Владыка земли, руки наши протянуты к тебе, мы прославляем тебя».
Стакен замолчал и Райт отвернулся. Стакен сидел с чуть откинутой назад головой и выпрямленными руками, как Сфинкс. Его настороженные глаза были полуприкрыты темными ресницами. «Чертовщина какая-то», — промелькнуло в голове у Райта. Ему хотелось что-то сказать Стакену, во что бы то ни стало развеять эти зловещие чары.
— Как прекрасно, — шептали влажные губы Стакена.
— Да, это божественно, — против воли подтвердил Райт и тотчас почувствовал неискренность своих слов. Он пришел в себя:
— Извините, господин профессор… Я должен просить вас позволить мне отдохнуть несколько дней. Я чувствую себя неважно.
Райт и впрямь чувствовал, что переживает кризис. Что-то застряло в сознании, раскололо мысли. У него не осталось сил связывать воедино прошлое и настоящее. Привычный интерес к прошлому обрел высшее значение. Современность перестала его интересовать: он находил в ней все больше сомнительных, непонятных и скучных черт. Райт бежал настоящего и все глубже погружался в прошлое, а оно раскрывалось новыми гранями, обретало новое содержание. Требование Стакена основываться на строгих исследованиях отступало перед картинами, навеянными не научными данными, а духовным порывом. Они были ближе к тому, что именуется художественным вдохновением.
Мэри… Это нежное, мягкое, такое впечатлительное создание превратилось в мелочную, угловатую, наглую женщину. Она чужда и непонятна ему, она совсем неинтересной породы.
Райт написал Стакену. Ему потребуется более продолжительный отпуск: нужно основательно поправить здоровье. Но вместо заботы о здоровье Райт начал приводить в порядок вырезки из журналов, которые множились на его столе наряду с проспектами новых изданий. Приходили и письма с предложениями от издателей, заинтересованных в его новых книгах и статьях — имя и перо доктора Райта стали хорошей рекламой.
Страница летела за страницей — складывалась новая книга. Райт работал до поздней ночи. Он позволил течению унести себя к вымечтанной новой пристани, далекой от современной жизни. Течение убаюкивало его — он забывал ненужную, гнетущую повседневность.
Мэри застала Райта в рассеянности, но не заметила, как отдалился он от реальности, поскольку сама была слишком поглощена мыслями об интерьерах их будущего дома. Он поцеловал ее без всякого волнения. Мэри была немного обеспокоена и хотела на ком-то за что-то отыграться. К счастью, не на Райте.
В музее Стакен забрал со стола Райта рукописи, которые должен был прочитать ассистент: неразгаданные загадки гимнов, неустанное стремление древнего духа к познанию вечной божественной мудрости.
Пришло томительное лето, мало настраивавшее на работу. Райт, как и раньше, честно ездил в музей. В автобусе видел те же скучные лица, позы и жесты, те же накрашенные губы, напудренные носы и угловатые ручки зонтов.
Глубокая музейная тишина. Внимательный взгляд Стакена. Обычное место у окна. Гора рукописей все не уменьшалась. Стакен больше не раздражал его: Райт не замечал профессора. Стакен был неизбежен, как смерть.
Они редко разговаривали друг с другом. Сдавая работу, он даже не ждал оценки Стакена. Знал, что исправлять там нечего. Все и так было ясно. Профессор, очарованный скоростью работы помощника, разбрасывал по столу листки текстов, на которых писал комментарии. Стакен до сих пор не рассказал Райту о своей быстро продвигавшейся книге; он собирался назвать ее «Религия Египта» и указать на титульном листе две фамилии — свою и Райта. Райт же умалчивал о том, что во время короткого отпуска начал писать книгу под названием «Египетская женщина». Он понимал, что такое заглавие, вероятно, не совсем подходит для научной монографии — но читателей тема заинтересует не меньше, чем его самого.
Мэри злило упрямство Райта — тот все больше отвлекался от планов свадебного путешествия и с безумным рвением погрузился в работу. Обиженная невниманием жениха, она уехала куда-то на море. Райт довольно равнодушно принимал к сведению ее постоянно менявшиеся адреса. На ее открытки отвечал изредка и всегда по-разному: то торопливо набрасывал несколько строк, то начинал подробно рассказывать о своей работе и после безуспешно искал высказанные в письмах соображения в своих записях. Он неохотно отвлекался от работы и находил трудным, почти невозможным думать о чем-либо другом. Райт едва заметил долгое отсутствие невесты — он стал утрачивать чувство времени. Он обитал в ином мире, который каким-то чудом помещался в настоящем. Он так увяз в паутине прошлого, что среди миллионов жителей столицы, в XX веке нашей эры, ощущал себя случайно заблудившимся чужаком.