Подошла она к коту безбоязненно, по голове и спинке его нежно погладила, а затем ошейник кошачий внимательно осмотрела. Ошейник был толстый, кожаный, и за колечко железное к цепи золотой он прикреплялся. Взяла тогда Милолика да его и отвязала решительно и на землю под ноги его бросила.
Подарила она Коту Баюну волю милую, а затем ему и говорит деловито:
— Ступай, Котик Баюн, куда тебе вздумается. Помог ты мне советом добрым — и я тебе тоже добром отплатить обязана. Надеюсь, чёрт этот коварный тебя более не поймает, да на цепь эту клятую не посадит…
Обрадовался Баюн страсть прямо как. Не чаял он, что кто-либо добровольно отважится свободу ему дать, а тут на тебе — беги куда хочешь, сколько есть в лапах мочи!
Замурлыкал котяра музыкально и стал похаживать вокруг ног Милоликиных, спину себе о них потирая да притом приговаривая:
— Спасибо тебе, Милолика смелая, что решилась ты на такое дело и меня освободить ты не побоялася! Тыщу лет я уже тут хожу, к дубу сему привязанный. Всё про всех я вроде знаю, а про самого себя уже и забывать стал, что когда-то и я на воле хаживал. Скажи — что ещё ты хочешь от меня узнать? Что является для тебя тайною неразгаданной?
Охнула тут Милолика, за голову руками схватилась и воскликнула пылко:
— Да как же это я запамятовала! Вот же я дура тупая, а! Котик Баюн, скажи мне, поведай — кто я такая есть, и кто родители мои кровные на белом свете; живы ли они или, может, умерли уже давно?
Тот ей и выложил всё без утайки:
— Роду ты, красна девица, очень знатного. Царевна ты вообще-то, ага! Дочь царя державного Сиясвета и жены его, свет Алозорушки. Да только теперича ты сиротка. Умерли твои родители смертью безвременной, и ты бы тоже давным-давно уже пропала, ежели бы не выкрала тебя из дому Баба-Яга. Однако благодарить ведьму старую не спеши, ибо имеет она на тебя особые некие виды. Которые вряд ли тебе, знай ты о них, по нраву пришлись бы…
— Как?! — перебила Кота Милолика, — Да неужто Яга-Бабуся нечто злое насчёт меня задумала? Врёшь ты, Кот, измышляешь — не поверю я никогда, что Баба-Яга такая злая!
Кот же в ответ пофырчал малость, помурлыкал, да вот чего девахе и говорит:
— Это ты себе как знаешь, царевна — хошь верь, а хошь нет, а только дам я тебе один дельный совет. Видала ли ты колечко золотое с камешком аленьким, которое Баба-Яга носит на левой руки меньшем пальце?
— Ну, видала…
— Так вот. Коли до дому ты счастливо доберёшься, то пристанет к тебе вскорости Ягуся с этим самым кольцом. Надень, мол, внученька, сей перстенёчек на левый свой мизинчик. Ну а ты это сделать согласись, однако не на левый мизинец эту вещицу натяни, а на правый. Тогда всё сама и узнаешь… А теперича прощевай, давай, недосуг мне более тут обретаться! Да и ты со своим делом поспешай, не медли, покуда все ещё спят во дворце, а то будет тебе, милаха, не лад, а беда. Ну — желаю тебе удачи, царская дочка! И спасибочки тебе за всё!
Взлетел тут Кот на дуб огромный, по ветке горизонтальной ловко пробежался, на ограду оттуда скок — да и был таков. А Милолика тоже телепаться зря не стала, оборотилась она живо прежней бабочкой, да и полетела искать тайный тот подвал.
Нашла его вскоре, а как же. Там было темно, хот глаз коли, однако ночные бабочки и в темноте ведь прекрасно видят. Посреди мешка того каменного стояла на столе бутылища громадная, которая пробкою оказалась прочно заткнута. А на полках окрестных железных — родная мама! — лежали, оскалившись, белые девичьи черепа в количестве весьма-то немалом.
«Значит, и мою черепушку, чертяка жадный, — подумала Милолика про Воромира, — ты для своей коллекции получить сюда чаешь? Ан дулю вона тебе, а не башку мою мёртвую оскаленную!»
Ударилась она оземь, в девицу оборотилась, бутыль рукою нашарила, да пробку ту — чпас! — и вытащила к таким-то чертям.
И услыхала она после этой манипуляции звуки престранные: ну, будто бы шелест листьев сухих в бутылище раздавался, и словно вздох тяжкий из горла её изошёл.
И тишина-а-а…
И до того легко вдруг на душе у Милолики сделалось, до того радостно! Осознала она явственно, что совершила дело архиважное, после чего сызнова бабочкой стала, через дверную щель наружу пробралась, полетела к себе в спаленку, там опять облик свой естественный приняла, да и улеглась себе спать-почивать. И спалось ей на постельке мягкой так покойно и сладко, как до того ну ни разу.