— Как не знать — знаю. Да только вот не похищала её никакая птица великанская. Её жрец Чаромир, он же колдун страшный, злой своей волею в несусветное царство отправил. Теперь она у Воромира в когтях, у коварного владыки тамошнего. Женою своею он её стать склоняет, и Милолика, под угрозою мук ужасных, уже дала на свадьбу сию согласие.
— Ах! — издал тут царевич возглас печальный. — Вот незадача-то! Да неужто расстроить свадьбу эту нельзя?!
— Хм, — усмехнулся опять котяра, — ну это как сказать… Коли проявишь удаль да смекалку, то может быть царевну Милолику и отобьёшь у Воромира. Ну, а коли нет — и её не спасёшь, и тебе смерть.
— Эх, семи смертям не бывать, а одной так и так не миновать! — махнул Борилев рукою решительно. — Расскажи мне, котик загадочный, как мне невесту мою у чертей украсть?
Ещё шире котяра тут заулыбался.
— И вовсе я никакой и не загадочный, — потянулся он сладко лапами, — Обыкновенный я кот, просто большой да весьма многознающий. Баюном меня кличут, ага.
— Так помоги мне, пожалуйста, Котик Баюн, — протянул царевич руки к коту. — Век тебя я не забуду, и буду у тебя я в долгу, клянусь!
— Э-э, чего там, — недовольно поморщился кот, — это я Милолике премного обязан, так что это я у неё в долгу неоплатном…
Тут Баюн с завалинки своей неспешно поднялся, в избушку затем смотался и выходит оттуда через минуту на двух ногах, в огромные сапоги обутый желтоватые.
За голенища лапами он крепко держался, чтобы сапоги с ног его, значится, не упали, и вот чего царевичу пылкому он наказал:
— Бери, Борилев, мои сапоги-скороходы, а коня своего тут оставь покамест. Вот тебе также чудесная карт выигральных колода. С кем ты ни сядешь с ними играть, всех до единого враз околпачишь!
Начертал котяра на куске бересты план, как и куда Борилеву бежать было надобно, и приказал ему догнать по дороге в Воромирово княжество одного шута. Это был не простой шут, а Кащеев близкий приятель. Звали его странно — Самдуракголовасбурак.
Так вот, этот шутяра был, оказывается, страстным и умелым игроком в карты. Его-то и надобно было царевичу обыграть во что бы то ни стало и выиграть у этого весельчака гусли волшебные, самогуды, да облик шутовской в придачу. Ну а как оно сложится всё далее, один бог лишь знает, да никому о том не скажет. Всё было в Борилевовых руках: повезёт ему — и он пан, ну а не вывезет его кривая — пропал он тогда с концами!
Обулся царевич в волшебные сапоги и несколько минут потешно там скакал да прыгал, покуда к ним слегонца не привык.
Хотел было он уже в путь подаваться по тому направлению, куда ему кот указал, да Баюн его тормознул малость.
— Слушай, царевич, главное, — напутствовал он его перед расставанием, — когда дело дойдёт у тебя до развязки, то ты тогда прикажи этим волшебным гуслям вот что:
Получив сей приказ, гусли станут играть самостоятельно, а все там находящиеся, кроме тебя, начнут дико плясать. Не теряй тогда времени даром, хватай скорее Милолику в охапку да оттуда быстрее тикай! Понял ли ты меня!
— Ага, понял — как не понять!
— Ну, тогда с богом, царевич Борилев! Надеюсь, что выгорит у нас это дело!
Гикнул тут спасатель наш скороходный, свистнул он во всю мочь, да и задал стрекача по местам тем несусветным.
Только его Баюн там и видал.
Ох, же и быстро мчался Борилев по невидальной той местности! Одним своим шагом покрывал он десятки шагов обыкновенных, так что вокруг него всё аж мелькало и свистело.
Однако и с планом, ему данным, царевич сверяться не забывал, то и дело на бересту поглядывая. Какие-то чудовища и юдовища в мире том обитали в достатке, какие-то страшные ползали везде монстыря́. Кое-кто из них пытался даже на скорохода нашего нападать, да только тот-то больно ловёхонек на их ухваточки оказался и шутя от сих хищников уворачивался.
Наконец, выбежал Борилев таким макаром на дорогу, как видно, главную. Вперёд он глядь, а там, на коньке махоньком, какой-то детина несуразный весьма резво скачет.
Был он немал собою, да зато отставал головою, коя у него была с бурак, не более. По всем приметам выходило, что это и был ни кто иной, как Самдуракголовасбурак. Подтвердил это и сам детина, который ехал вовсе не молча, а горланя во всю глотку всякие легкомысленные вирши.
Вот о чём он пел: