Встречи царицы Евдокии и майора Степана Глебова, находившегося на временной службе в Суздале, не могли продолжаться долго. Они и так вызывали недовольство местных духовных лиц, например протопопа Симеона, выговаривавшего покровским монахиням за то, что те не препятствуют предосудительным приездам Глебова в монастырь. Выполнив указ по сбору рекрутов, Глебов покинул город, на прощание обменявшись с царицей перстнями (свой перстень она послала еще и для дочери майора). Переписка царицы Евдокии с ним и его семьей (!) продолжилась и дальше. Упоминавшаяся выше Татьяна Васильевна, а в других письмах просто «Васильевна», скорее всего, была женой Глебова. Словом, несмотря на признания на следствии и тайные любовные письма царицы Евдокии к Глебову, отношения между ними были не такими уж простыми. Царица Евдокия жаловалась Глебову и упрекала его в том, что он забыл ее, и даже пыталась заставить его ревновать, однако поделать ничего не могла. Глебов по-прежнему служил и не принадлежал себе, а царица Евдокия оставалась пленницей в монастыре. Она все еще надеялась на перемену своей участи, ждала, что вернется во дворец, по-прежнему полагаясь на сомнительные утешения архимандрита Досифея. Но в 1710 году Досифея перевели из Суздаля в архимандриты Московского Новоспасского монастыря. В Москве Досифей сблизился с семьей самого светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова. Он участвовал в освящении домовой церкви Архангела Гавриила на Чистых прудах — знаменитой Меншиковой башни. Досифей продолжал свои «пророчества», которыми стал известен еще в Суздале. Так, он вовремя предсказал «благополучное разрешение» судебного дела против князя Меншикова. Услуга не была забыта, архимандрит Досифей, при поддержке жены князя Дарьи Михайловны Меншиковой, уже в 1711 году получил сан ростовского епископа и оставался служить на этой кафедре вплоть до несчастного 1718 года, когда его дни закончились так же трагично, как и судьба майора Глебова.
Еще одной вехой в монастырском житии царицы Евдокии стал официальный брак царя Петра I и Екатерины 19 февраля 1712 года (их тайное венчание произошло годом ранее). Всем, кроме самой первой жены царя Петра, стало очевидно, что она утешалась ложными надеждами на возвращение во дворец, принимая желаемое за действительное. В окружении царицы Евдокии ходили следующие разговоры: «Вот бывшая царица все чаяла, что государь ее возьмет и будет она по прежнему царицею с пророчества епископа Досифея; когда он был архимандритом (новоспасским в Москве), принес к ней две иконы и велел ей перед ними класть по нескольку сот поклонов; а Досифей от тех икон будто видел видение, что она будет по прежнему царицею, и от того она чуть не задушилась, поклоны кладучи». Осуждал церковные власти за их молчание о фактическом двоеженстве царя Петра и Степан Глебов, отнюдь не забывавший царицу после встречи с ней в Суздале. Глебов сокрушался в разговорах с архимандритом Досифеем по поводу того, что все молчат, ведая о второй женитьбе царя, когда у него уже есть жена, находящаяся в монастыре: «Для чего вы, архиереи, за то не стоите, что государь от живой жены на другой женится»{187}.
Трудно было сыскать такой же доходчивый аргумент для обвинения Петра I в разрушении старины и привычных норм поведения. Царица Евдокия и ее взрослый сын становились символами отверженного Петром «правильного» порядка Московского царства. Странная, конечно, судьба была у царицы Евдокии! Ведь с самого начала ее свадьба была не просто царской свадьбой, а одним из тактических шагов в борьбе Милославских и Нарышкиных, и в течение всей последующей жизни ее стремились включать в эту политическую игру, хотя ее интересовали совсем другие, простые и земные вещи.