Перевод царицы Евдокии в Шлиссельбург после смерти Петра I, по воле вступившей на престол Екатерины I, конечно, нельзя истолковать иначе как ужесточение ее содержания. Жизнь «известной персоны» внутри стен и бастионов Шлиссельбургской крепости оказалась тяжелой. Содержание в крепости не могло не действовать давяще (как и само пожизненное заключение, на которое обрек ее бывший муж — царь Петр). Однако благодаря распоряжениям императрицы Екатерины I царица-узница хотя бы не должна была ни в чем нуждаться. Когда власть Екатерины I утвердилась, Евдокию даже перестали прятать от высоких гостей крепости. Правда, она по-прежнему не имела возможности ни с кем видеться или говорить, кроме начальника своей охраны, переведенного с нею из Ладоги на новую шлиссельбургскую службу.
Настоящее и долгожданное время царицы Евдокии пришло с вступлением на престол ее внука — двенадцатилетнего императора Петра II. Правда, от назойливой опеки Меншикова она избавилась не сразу. Интриге Меншикова, в соответствии со своими политическими расчетами переведшего ее из Шлиссельбурга в Москву, обычно не придают значения, считая, что царица сама обратилась к нему с просьбой об этом. Но только с падением Меншикова в сентябре 1727 года выяснилось, что тот намеренно удалил царицу Евдокию подальше от Петербурга. С этого времени первая жена царя Петра I перестала быть «святой монахиней» (так выспренно к царице Евдокии обращался Меншиков, когда оказался в ней заинтересован) и официально стала московской царицей и «государыней-бабушкой». Внуки — император Петр II и великая княжна Наталья Алексеевна — помнили о ней, и это было главное, что радовало царицу в конце жизни.
В годы недолгого правления императора Петра II (1727–1730) царицу Евдокию Федоровну неоднократно пытались притянуть то к одной, то к другой «партии». О ее возвращении «в силу» судачили повсюду; считалось, что стоит только обратиться к ней, и она походатайствует перед внуком. Как обиняками писали в своей переписке искатели милостей царицы Евдокии, надо «чаще ездить молиться в Девичь монастырь чудотворному образу Пресвятой Богородицы»{339}. Хотя понятно, что привлекали просителей не богомолье, а вполне мирские интересы и решение своих дел в палатах Евдокии Лопухиной. «Друзьям» нужна была не она, а ее статус одного из первых лиц в императорской семье. Немедленно у «вдовствующей царицы» появились и враги, боявшиеся усиления ее влияния на внука и опасавшиеся мести за смерть сына. Ведь многие вельможи в 1718 году подписали собственной рукой смертный приговор царевичу Алексею! Традиционно царицу Евдокию относили к врагам иностранцев в России. Сама же «государыня-бабушка», на 30 лет выброшенная из жизни, нисколько не была приспособлена к участию в придворных столкновениях. Максимум, что она могла сделать, — попросить за кого-то из своих родственников, что было вполне в привычках Московского царства XVII века, да и позже оставалось нормой жизни при дворе. Больше всего царица Евдокия была погружена в молитвы и ожидание встречи с внуками, которая наконец-то произошла, когда двор императора Петра II приехал для коронационных торжеств из Петербурга в Москву в феврале 1728 года.