Он начал раздеваться.
- Помоги мне снять нагрудные доспехи, - живо сказал он, расстегивая пряжки, удерживавшие его защитную пластину.
- Позови раба! - сказала она.
- Я и без того в затруднении: не знаю, что делать с тобой, - медленно произнес он, снимая свою великолепно украшенную нагрудную пластину и развязывая пояс, к которому крепились ремни доспехов, висевших у него на талии. Будучи настоящим воином, он осторожно положил доспехи в маленький сундучок, а потом снова повернулся к ней. Он снял красную тунику без рукавов, а за ней последовала и нижняя льняная туника. Теперь он стоял обнаженный, если не считать сандалий и ножных щитков. Он сел и вытянул ногу.
- Ты не снимешь с меня сандалии?
- Я тебе не служанка, Аврелиан!
- Вы, женщины высокого происхождения, вообще мало на что годитесь. Вы отказываетесь помочь мне раздеться и целуетесь вы как ребенок. Я уже сомневаюсь, стоите ли вы всех тех неприятностей, которые у меня появятся.
- Так верните меня в Пальмиру! - фыркнула она. - Верните меня, а после этого сражайтесь со мной как мужчина, римлянин!
Он, уже без сандалий и ножных щитков, взглянул на нее снизу вверх.
- Я собираюсь сражаться с вами как мужчина, богиня, а вам, возможно, в первый раз в жизни, придется сражаться со мной как женщине!
Она чуть не задохнулась от гнева при этих словах, но он продолжал:
- Сегодня ночью в этой палатке не будет ни императоров, ни цариц, Зенобия, а только мужчина и женщина, которые будут вести между собой бой, который веками ведут мужчины и женщины!
Его глаза горели синим пламенем, и она в испуге отступила назад. Именно этого преимущества он и добивался. Быстро шагнув вперед, он поднял ее и взвалил себе на плечо.
Он даже не пытался быть с ней нежным, сделав ее беспомощной и лишив возможности сопротивляться. Он пересек палатку, вошел в спальное отделение и бесцеремонно кинул ее на свою кровать. Потом сам бросился на нее и зажал ее лицо между своими ладонями.
- Мне нечего дать вам! - прошептала она.
- Вы дадите, прежде чем кончится эта ночь! - пообещал он и рывком притянул к себе ее голову. Его губы снова требовали ее губ.
На этот раз Зенобия сопротивлялась Аврелиану. Когда его губы прильнули к ее губам, безотчетный страх забил в ней ключом. Этот страх уничтожил ее намерение оставаться холодной, сердце бешено забилось.
Он тут же почувствовал ее ужас, и вдруг его губы сделались нежными. Они лишь чуть-чуть касались ее губ, и он зашептал:
- Нет, богиня, не бойся! Ш-ш-ш, ш-ш-ш, я не сделаю тебе больно.
Она была не в силах подавить сотрясающую ее дрожь. Это хуже всего, подумала она. Она не желала, чтобы он был нежен с ней. Она хотела, чтобы он с неистовством набросился на нее, тогда она могла бы еще больше возненавидеть его. С сердитым криком она подняла руки и вцепилась в него ногтями.
Он силой поднял ее руки над головой и, удерживая их одной рукой, другой пытался приласкать ее.
- Нет, богиня, - упрекал он. - Чего ты боишься, Зенобия? Подари мне ласку твоих губ, любимая! От этого не будет большого вреда.
Она чуть не заплакала при этих словах. Любимая! Он назвал ее "любимая"! Прежде только Марк, тот самый Марк, который предал ее и оставил ее этому человеку, называл ее "любимая".
Аврелиан почувствовал ее слабость и в то же мгновение снова прильнул к ней. Его губы мягко овладели ее губами в поцелуе, таком страстном и в то же время таком нежном, что она больше не могла сопротивляться. Ее губы смягчились под настойчивым нажимом его губ. Он нашел ее язык и в течение долгой минуты сосал этот лакомый кусочек. Потом отпустил ее губы.