Все стихало: движение успокаивалось. Шарлемань клонился к закату, восток уже начал темнеть.
Наконец Барбро спросила:
— Вы узнали, почему?..
— Почему детей уводят и выращивают такими? Отчасти потому, что это стереотип, по которому созданы Живущие; отчасти, чтобы изучать и экспериментировать на людях — на умах, не на телах; отчасти потому, что у людей есть особые свойства, которые полезны — к примеру, способность переносить полный дневной свет.
— Но в чем конечная цель всего этого?..
Шерринфорд походил взад и вперед.
— Ну, — сказал он, — разумеется, истинные мотивы аборигенов неясны. Можно только догадываться, как они мыслят, не говоря о том, как они чувствуют… Но наши идеи все же вписываются в факты. Почему они прячутся от людей? Подозреваю, что они, или скорее их предки — они ведь не блистающие эльфы, теперь мы знаем — поначалу были просто осторожны, больше чем земные туземцы, хотя, без сомнения, и они тоже медленно привыкали к чужим. Наблюдение, подслушивание мыслей. Живущие Роланда, должно быть, нахватались достаточно языка, чтобы усвоить, насколько люди отличны от них и насколько они могущественны: и они поняли, что корабли будут еще прибывать и приносить новых колонистов. Им не пришло в голову, что им могут дать право сохранить свои земли. Возможно, они еще яростнее привержены своим родным местам, чем мы. Они решили сражаться, но на свой лад. Смею думать, что как только мы начнем проникать в это мышление, наша психология переживет шок гигантского открытия.
Энтузиазм захватил его:
— Однако это не единственное, что мы узнаем, — продолжал он. — У них должна быть своя наука, негуманоидная наука, рожденная не на Земле… Ведь они изучали нас так глубоко, как едва ли мы сами: они создали план, для завершения которого понадобился бы век или больше. Ну, а что еще они знают? Как им удается поддерживать свою цивилизацию без видимой агрикультуры или наземных сооружений, шахт и прочего? Как им удается создавать целые новые разумные расы и распоряжаться ими? Миллионы вопросов — и десятки миллионов ответов!
— Сможем ли мы узнать все это от них? — тихо спросила Барбро. — Или просто сломим их страхом?
Шерринфорд помедлил, опершись на камин, вынул трубку и сказал:
— Надеюсь, что мы проявим больше великодушия, чем полагается к разбитому врагу. Они были врагами. Они пытались покорить нас, — и проиграли, и теперь в каком-то смысле они обязаны покориться нам, если не найдут способа заключить мир с машинной цивилизацией, а не дожидаться, пока она проржавеет и распадется, как они хотели. Но ведь они не причинили нам такого жестокого ущерба, какой наносили мы своим же собратьям в прошлом. И еще раз повторю: они могут научить нас поистине чудесным вещам; и мы научим их чему-то, как только они перестанут быть нетерпимыми к другим формам жизни.
— Наверное, мы сможем отвести им резервацию, — сказала они и не поняла, почему он скривился и ответил так резко: — Оставьте им честь, которую они заслужили! Они сражались, отстаивая мир, который отличался он нашего, — он рубанул ладонью воздух, указав за город за окном. — Возможно, и нам самим стоит от него держаться подальше…
— Однако думаю, что победи нас Древний Народ, человек на Роланде в конце концов мирно и даже счастливо исчез бы. Мы живем с нашими архетипами, но можно ли жить в них?
Барбро покачала головой:
— Боюсь, что не понимаю вас.
— Что? — удивленно оглянулся он, позабыв меланхолию.
Затем хохотнул:
— Я сглупил. Знаете, объясняя это Бог знает какому количеству политиков, ученых и посланников, и еще неизвестно кому, я позабыл, что вам-то я ничего не объяснил. Это весьма сырая идея, сложилась она во время нашего путешествия, а я не люблю преждевременных изложений. Теперь, когда мы видели аутлингов и знаем, как они действуют, я тверже в ней уверен.
Он набил трубку.
— В известной мере, — сказал он, — и я пользовался архетипами в своей профессиональной деятельности. Детектив-рационалист. Явление не такое уж необычное. Мы часто встречаем людей, с разной степенью сходства напоминающих Иисуса, Будду, Мать-Землю, или, скажем, в менее величавом смысле, Гамлета, д'Артаньяна. Исторически, воображаемо, или через миф такие фигуры кристаллизуют основные аспекты человеческого душевного строения, и когда мы встречаем их в реальном опыте, наша реакция глубже сознательной.
Он снова помрачнел.
— Человек тоже создает архетипы, которые не ограничены индивидуальностью. Душа, Тень — и вот, кажется, Внешний Мир. Мир магии, очарования, — само слово происходит от волшебных чар, — насылаемых полу-гуманоидами. Кто-то был Ариэлем, кто-то Калибаном, но каждый из них был свободен от печалей и хрупкости смертных, и, может быть, чуть жесток в своей беззаботности, чуть более коварен; обитатели туманов и лунного света, не боги, но подданные правителей, у которых достаточно могущества, чтобы быть загадочными. Да, наша Царица Воздуха и Тьмы отлично знала, что показывать одиноким людям, какие грезы насыпать им время от времени, какие песни и легенды раздавать… Интересно, сколько она и ее помощники извлекли из земного фольклора, сколько досочинили, а сколько люди сами пересоздали заново, когда ощутили, что значит — жить на краю мира…
Тени потянулись по комнате. Становилось прохладнее, стихал шум транспорта. Барбро спросила еле слышно:
— И что же это давало?
— Во многих смыслах, — ответил Шерринфорд, — отселенец живет в средневековье. У него мало соседей, мало новостей из-за горизонта, приспособлений для выживания на земле, которую он понимает лишь отчасти, которая в любую ночь может наслать на него невообразимые беды, и она так же ограничена глухими опасными местами. Машинная цивилизация, принесшая сюда его предков, оказывается тут хрупкой. Он теряет ее, как народ средних веков потерял Грецию и Рим. И вот над ним работают — долго, мощно, утонченно, с помощью архетипов Внешнего Мира, пока в его плоть не врастет вера в то, что могущество Царицы больше, чем сила машин: сначала будет вера, а за ней последуют дела. О, это будет нескоро. В идеале это будет до незаметности медленно, особенно для самодовольных горожан… Но когда в конце концов глубинка, вернувшаяся к древней вере, отвернется от них, как они смогут выжить?..
Барбро выдохнула:
— Она сказала мне, что когда их флаги взовьются над последним из наших городов, мы объединимся…
— Думаю, что и вправду — к тому времени… — признал Шерринфорд. — Тем не менее, я верю, что каждый выберет судьбу сам.
Он встряхнул плечами, словно сбрасывая груз. Выколотил пепел из трубки и потянулся, расправляя мышцы.
— Да, — сказал он, — но теперь этого не произойдет.
Она взглянула ему прямо в глаза.
— Благодаря вам.
Краска появилась на его худых щеках.
— Со временем все равно кто-нибудь… Куда важнее то, что мы будем делать дальше. Это слишком важное решение, чтобы доверить его индивидууму или даже целому поколению.
Она встала.
— Если бы я могла помочь вам… — добавила она, чувствуя, как запылали щеки.
Было странно видеть его смущенным.
— Я надеялся, что мы еще увидимся.
— Конечно, Эрик!
IX
Айоук сидел на Кургане Воланда. Северное сияние горело так, что его блистающие волны почти закрывали ущербные луны. Опадали цветы огневки; несколько их еще горело вокруг корней, в сухом броке, хрустевшем под ногами и пахнущем дымом. Воздух был теплым, но на закатном небе уже не было отблесков солнца.
— Прощай, счастливого странствия! — окликнул паак.
Пасущий Туман и Тень Сна не оглянулись больше. Как будто им было все равно. Они уходили все дальше, к человеческому лагерю, огни которого сверкали, словно новая, режущая глаза звезда на южном небе.