Столичный мир встретил гостей неприятным ароматом, в котором перемешалась гарь, пыль, выбросы химических предприятий, тухлая еда и какое-то особенно вонючее дерьмо. Мурцатто увидела перед собой хаос городской застройки, где какие-то многоэтажные дома уже опасно накренились, что не помешало возвести над ними ещё парочку человеческих муравейников. Всё казалось настолько хрупким, настолько нежизнеспособным, что Мурцатто, попросив прощения у Бога-Императора, пожелала, чтобы грядущая катастрофа произошла как можно скорее. Катастрофа унесёт жизни тысяч людей, но тогда, возможно, власть имущие обратят внимание на свои владения, — несмотря на почтенный возраст, Мурцатто ещё сохранила некоторые романтические черты характера.
Она перевела взгляд на встречающих.
Их было немного — Мурцатто оставляла на Реджине десяток аколитов, из которых только двое организовывали её появление, обеспечивали прикрытие и конспиративное жильё.
Кроме подчинённых, Мурцатто увидела нанятых специалистов — техноадепта и механиков, которые должны были заняться челноком.
Когда Мурцатто с Неражем и телохранителями поравнялась с командой, ближайший механик стянул капюшон с головы и бросил одно только слово, которое пронзило всё естество Мурцатто, пригвоздив к месту:
— Мам…
Это был Гальвано. Он выглядел примерно так, как и должен был выглядеть, учитывая, сколько времени прошло с момента их расставания. Ростом её сын был невысок, пошёл в отца, — в его настоящего отца. Лицом Гальвано больше напоминал Мурцатто. Высокий лоб, большие глаза, прямой нос и по-девичьи пухлые чувственные губы. Он носил тоненькие щегольские усы и бороду-полоску.
Телохранитель прикрыл было Мурцатто, но она смело пошла вперёд и взмахом ладони приказала держаться позади. Она собиралась уже обнять ребёнка, когда с Гальвано произошло нечто необычное. Рукав его куртки вспучился, а потом лопнул. Рука, казавшаяся совсем обыкновенной, из молодой плоти и горячей крови, вдруг вывернулась наизнанку, и внутри искусно выполненного протеза Мурцатто увидела оружие.
Она подошла слишком близко…
На лице Гальвано промелькнула наглая усмешка, а у ствола его встроенной пушки заплясало пламя.
Свет перед глазами погас, звуки стрельбы, крики Неража — "Рика… Рика!" — становились всё тише.
Среди моих читателей немало поклонников Манрикетты Мурцатто, — не понимаю, как она может не нравиться, — а поэтому предвижу гневные выкрики: "Разве так можно заканчивать отрывок?! Эй! Что произошло?! Она выжила?! Выжила же! Только попробуй сказать, что нет!".
Спешу успокоить — Мурцатто, в отличие от сына, пережила покушение.
Пуля в лицо — не шутки, с былой красотой пришлось расстаться, но Мурцатто удержали на этом свете и получили одного из самых беспощадных инквизиторов сектора Сецессио. Ей прочили место руководителя Ordo Militarum, но в итоге Мурцатто предпочла охотиться на шпионов и саботажников под эгидой Ordo Hereticus.
С этой героиней прощаться не стоит. Проститься стоит с Котаром, и у него даже нашлись последние слова для всех нас.
Через пару недель после битвы за Белами-Ки я получил коробку с надписью "Агнцу" сбоку. Внутри я нашёл дневник Котара, содержание которого стало источником вдохновения для новых глав в "Царстве Георга Хокберга", и письмо, написанное безукоризненным витиеватым почерком мастера-каллиграфа.
"8.907.019.М42
Приветствую, Агнец!
Если ты читаешь эти строки, то будущее оказалось не таким уж мрачным, как порой я видел его в зеркале варпа.
Будущее вообще переменчиво. Сейчас я точно могу говорить только о собственной гибели.
Да, больше мы не встретимся. Как бы я ни относился к твоему творчеству, но я был рад знакомству. Я вообще со многими в компании успел подружиться, и завтра буду биться до конца не только потому что я — Ангел Смерти и это мой Долг, но и потому что хотел бы вас всех спасти.
Судьба меня не пугает. Бог-Император — свидетель, я уходил от смерти даже слишком часто. Неприятно думать только о том, что меня постараются забыть.
Скорее всего, никакого Котара Ва-кенна никогда и не существовало. Я отправляю своим братьям исследовательские дневники, которые составлял по мере того, как всё глубже погружался в эзотерику и изучение колдовства, но вряд ли эти записи, их автор станут известны за пределами Библиариума Саламандр. Как и имена прочих отступников, моё постараются вымарать из всех документов и хроник.