Ну пускай она не видит, но чувствует... Чувствует, как с груди постепенно спадает груз. Тревога на ничтожную долю, но отпускает. По крайней мере, за осознание того, в чём она так хотела быть уверенной, она готова была продать душу.
Теперь ей дышится легче.
Освещение здесь хоть и не из лучших, зато мне удаётся рассмотреть всё ещё стоящего передо мной амбала.
Его выражение лица, кстати, заставляет думать, что он на редкость туповат. Как говорится: сила есть — ума не надо. И я даже, несмотря на положение, мыслям собственным усмехаюсь, когда представляю, как этот толстолобый пускает слюну, переваривая в голове минующий разговор по телефону.
Я не знаю, с кем он говорил. Потому что единственные произнесённые им слова звучали так: “Она здесь”. А дальше он просто слушал и кивал в трубку, пока не сбросил вызов.
И пока мы находимся в полнейшей тишине, пока он просто стоит напротив меня скрестив руки, я не выдерживаю. Не выдерживаю настолько, что начинаю сыпать его вопросами, не страшась последствий.
— Зачем я здесь? — очевидно ведь, что я скоро это узнаю. — У меня, блин, руки затекли! — он ведь сама забота. Давай, Нина, покричи ещё чуток, по-любому развяжет. — Долго в молчанку играть будем? — потому что увлекательный монолог мне вскоре надоест. — Или ты язык проглотил? — мне нужно выпустить пособие с названием “Как получить по морде за две минуты”. — Или, наверное, не знаешь, как в присутствии девушки себя вести? — обязательно выпущу... если выйду отсюда живой.
Но стоит мне в очередной раз раскрыть рот, как затыкаюсь мгновенно. Потому что слышу звук задвижки, а за ней — чьи-то шаги. Слова остаются в горле, даже сглатываю, мысленно подготавливая себя к худшему. Но спустя каких-то несколько секунд снова открываю рот, только уже без какого-либо желания говорить. Потому что язык теперь проглатываю я.
— Ну что за манеры? — вышедший к нам спешит глаза закатить, обращаясь к амбалу. — Ты какого чёрта её связал?
— Ну ты же сказал, что она может быть буйной? — надо же, толстолобый умеет говорить... — И сказал, что она дёру дать может. Вот. А так не даст, — и говорит он это, кстати, с наитупейшим выражением лица. Всё, как я и предполагала.
И я бы даже посмеялась про себя, но человек передо мной забрал у меня своим появлением даже умение дышать. Просто потому, что этим человеком был мой отец.
Комментарий к https://vk.com/prideofbilen ну может ещё кто не в курсе.
Может ещё кто не в курсе что я Билен и я со всех сил стараюсь писать спокойные главы но блять.....
====== Часть 28 ======
Пребывание в ступоре длится примерно часов восемьсот. Ну, по крайней мере, мне так кажется. Я даже сглотнуть толком не могу, просто наблюдаю округлившимися глазами за отцом, который отчитывает амбала. После он его куда-то прогоняет, сам же достаёт из кармана нож и садится передо мной на корточки, вкрадчиво глядя и будто стараясь меня вырвать из состояния анабиоза.
— Я могу быть уверен...? — не особо слышу, что он там говорит, но пытаюсь прийти в себя, замечая, как он шевелит губами. — Могу быть уверен, что ты не кинешься на меня с кулаками? Я развяжу тебя. И прости, кстати, за бестактность этого толстомордого.
Он будто раскаивается, пока я пытаюсь впустить в свою голову мысли. Хоть какие-нибудь. И этой самой головой киваю, лишь бы верёвки больше не перетягивали.
Отец с долей сомнения, но всё же дают волю моим рукам, и после его жеста я смачно запястья потираю, пялясь на него исподлобья.
— Какого хрена? — всё, что издаю. И это после того, как видела его всего-то дважды за последние лет пятнадцать. А ещё я, кстати, думала, что Макс пустил ему пулю в лоб.
Макс... Не знаю, почему, но мозг усердно сейчас пытается провести аналогию и попытаться найти всевозможные зацепки, по которым этот восставший из мёртвых брюнет может быть причастен к тому, что сейчас происходит. Но несмотря на факты, которые так и плещутся перед глазами во всём ярко-красном, я не нахожу ни одной причины, чтобы таить на Максима злобу.
— Я всё объясню, просто хочу поговорить спокойно, — вижу, как он старается сам сохранять спокойствие, вот только видок выдаёт, — ты здесь не просто так, — странно... меня ведь каждый день похищают наркоманы-убийцы, которые по несчастливой случайности ещё и мои родственники.
— То есть нельзя было просто прийти и спокойно поговорить на моей территории?
— Чтобы по пути делать ставки, кто из твоих друзей забьёт меня до смерти первым? — он не даёт мне закончить мысль, да я и теряю её на полпути, поскольку его слова отдают нехилым таким аргументом.
Ведь правда, он сначала тыкал в меня с Наташей пистолетом, а после так вообще явился причиной того, что я у Сименса из-под носа улизнула в другой город. Депо его, кстати, убить хотел, хоть он также его отцом является. Так что не мудрено, что папа целую систему придумал, чтобы меня в этот непонятный ангар затащить. Вот только смысла всего этого я пока не услышала.
— Чего ты хочешь? — щурю глаза и спрашиваю как можно грубее, будто давая понять, что его общество мне противно.
— Провести с тобой время, — он не договорил, но уже вызвал у меня дикий смешок и нехуёвое удивление. Ахуй, я бы сказала. Он серьёзно сейчас? — остаток времени... — улыбка медленно, но верно меня покидает, а глаза смотрят на выражение его лица всё въедливей, покуда понять суть его слов пока не получается.
— Что? — даже переспрашиваю, как глупая дурочка, которая тему урока не поняла.
— У меня никого не осталось, — да неужели? И поэтому обо мне решил вспомнить? — Я умираю, Нина... — ровно как и мои клетки мозга, которые после сказанного вообще перестают функционировать. — Мне поставили диагноз, — он продолжает говорить и сыпать каким-то врачебными терминами, но я не слышу. В ушах лишь шум, а перед глазами — картинка расплывчатая. Я даже не понимаю, какого хрена меня эта новость подкосила настолько, что я перестала слышать собственное сердцебиение. — Я натворил в жизни много дерьма, и за многое буду расплачиваться даже в аду, но прошу тебя... — он хочет взять мою руку в свою ладонь, но я дёргаюсь. Непреднамеренно, быстро, не успевая понять, что происходит, — позволь мне провести с тобой хоть немного времени. Я знаю, ты не поверишь ни единому моему слову, но душа не переставала болеть с того момента, как я бросил вас с матерью, — да, он прав, я не верю ни единому его слову, но его безжизненные, поникшие глаза отчего-то заставляют всё ещё стоять здесь. Стоять и слушать, пропуская через себя ту ауру, которую он создаёт своим присутствием. И становится тяжело. Тяжело и невыносимо, словно на плечи снова ложится та боль, которую мне пришлось испытать в стенах больницы, в которой скончалась мать. — Обещаю, с тобой ничего не случится. Просто позволь мне провести с тобой оставшуюся неделю. Затем я уйду. И ты даже не узнаешь, где меня похоронят.
Он говорит это так, что может создаться впечатление ничем не обеспокоенного человека. Словно он заказ диктует доставщику пиццы. Но глаза... Чёрт возьми, его глаза говорят об обратном. Они как зеркало его сердца, обливающегося кровавыми слезами. И тошно даже немного от той мысли, что мне проще было бы вообще об этом не знать. Просто вспоминать с переменным успехом о том, что где-то в мире есть тот, кто носит звание моего отца.
— При одном условии, — клянусь, моё сострадание когда-нибудь загонит меня в могилу.
— Всё, что угодно.
— Дай мне телефон, чтобы я предупредила Глеба о том, что всё хорошо. Иначе он землю перероет. А когда найдёт меня, а он найдёт, то ты умрёшь раньше положенного срока, — догоняющее чувство удивления от собственных слов — это что-то с чем-то. Моя речь ещё никогда не звучала так уверенно и строго, но я держусь. Держусь стойко и не колеблясь, как будто имею полное право ставить условия там, где за стеной поджидает амбал размером с фуру.
— А после твоего звонка он, конечно же, пустит всё на самотёк и не пустится по твоему следу? — отец усмехается, но моего решения не изменить. Глеб должен знать. Точка.