— Нет, — перебиваю, мотаю гривой, чуть взъерошенной от влажности, — не надо...
— Что не надо? — он неспешно наклоняет голову, продолжая мучать меня своей близостью. — Быть тем, кто я есть? Это ты хотела сказать? — последнее слово у него выходит с каким-то надрывом, влекущим за собой едва слышное рычание. Его пальцы сжимаются и заставляют меня зашипеть, ибо кожа чувствительная слишком. — Я ведь животное, которым движут инстинкты, грубиян, бандит, — другими словами, тот самый Миронов, которого мне довелось лицезреть в одиннадцатом классе, — а он не такой, верно? Он считается с твоими желаниями, да?
— Глеб, пожалуйста, прекрати, — я начинаю ёрзать и сильнее вцепляюсь в его руку, которая во всю уже сжимает мою ляжку. Грубо, властно. Так, что хочется шипеть.
— Тогда какого чёрта ты была со мной? — это вот что сейчас вообще? — Ты ведь знаешь, какой я на самом деле? Знаешь, Нина. И тебе это нравится, — да он, блять, издевается! — Не пора бы себе признаться, что ты в этой машине сейчас потому, что ты самая настоящая мазохистка? — я с тобой последний год по этой причине, кажется, вот только признаться себе никак не могу.
— Перестань! — уже прошу более требовательно, когда его вторая рука тянется к моей шее. И я по инерции хочу её убрать, но он перехватывает мою кисть у изголовья и крепко сжимает. Дергаюсь инстинктивно, заранее понимая, что ещё пара таких попыток, и покраснения на запястье точно не избежать.
— Я не Вишну, чтобы просить меня об этом, — снова черти в глазах, снова ядовитый оскал, и снова напоминающая о себе ладонь, которая уже в миллиметре от моей промежности.
— Пожалуйста... — прикрываю глаза и будто молю, не понимая, отчего так страшно. Хотя, наверное, я могу понять. В этом человеке словно живут две личности. И нынешняя заставляет прятать голову в песок, пока его второе «я» не вернётся обратно. Вот только возвращаться оно пока не думает.
— Думаешь, я поверю? — думаю, что мне, будучи в сидячем положении, сейчас удастся рухнуть. — Твои глаза ведь просят совсем не о том, о чём твердит твой рот, — его ладонь окончательно устраивается между моих ног и чуть надавливает. Слава Богу, что через ткань джинс он не чувствует этой пульсации. Этой чёртовой, мать её, реакции моего тела, которую мозг до сих пор не в силах объяснить.
— Пусти, — мычу, сцепив зубы и стараясь оставшейся свободной рукой убрать его ладонь. И складывается впечатление, что я пытаюсь одним пальцем сдвинуть целую глыбу, которая даже не двинется от моих прикосновений.
— Нет, — он хмыкает, вызывая во мне окончательную панику, когда его пальцы ложатся на молнию.
Снова дёргаюсь, отчаянно пытаясь убрать его руку, пока ему это окончательно не надоедает. И он хватает мою кисть, быстро просовывая себе под коленку и прижимая к сидению. Теперь я полностью обезоружена.
— Твою мать, Миронов! — чуть ли не рычу, или даже рычу, когда он с улыбкой расстёгивает молнию джинс и приспускает их настолько, насколько позволяет положение. — Сука, — шиплю, подобно змее, не желая этого видеть и откидывая назад голову.
А он как назло медлит, нагло проникая ладонью прямо под ткань шёлковых стринг. Чего-то ждёт, пока я терпеливо держу глаза закрытыми и стараюсь дышать как можно тише. Вот только бесшумно не выходит. Из груди так и рвётся хрип, когда он проводит длинным средним пальцем меж половых губ.
— Ты мне тут потоп устроишь, — это дьявольское отродье ещё и усмехается, чтоб его... — а ведь я ещё даже не вошёл.
Очевидно, напряжение внизу живота переросло в самое настоящее наваждение, которое под контроль было взять просто невозможно. Между ног предательски ныло, а блондин ещё и издевался, продолжая водить вдоль складок уже двумя пальцами, пока не зацепил набухшую бусинку.
Открывать глаза всё ещё не хотелось.
Не хотелось видеть этот взгляд, эту блядскую ухмылку, когда он начал плавными круговыми движениями массировать клитор. Тогда я начала обратный отсчёт до того, как меня попросту разорвёт изнутри. Я и представить не могла, сколько ещё выдержу, чтобы не начать извиваться в такт ему, его движениям.
— Хочешь, чтобы я остановился? — какая к чёрту разница, что я отвечу.
— Да... — выдыхаю тихо, измученно, а после взвизгиваю, когда он входит в меня средним пальцем. — Аргх...
— Да кто тебя так врать учит? — он начинает двигаться во мне, заставляя закусить губу и себя не выдать. Да-да, именно не выдать, в то время как я истекаю вагинальным соком так, словно не видела секса больше года.
— Глеб... — дальше я забываю, что хочу сказать. Да и какая разница, для него это всё равно не будет иметь никакого значения.
Он лишь добавляет ещё один палец, и резко, заставляя меня выгнуться и приоткрыть рот в немом вздохе. Сдерживаю себя в последний момент. И такое чувство, будто это игра на поражение. Кто первый сдастся, учитывая неравный бой?
Чёрт возьми, всего несколько минут назад я надавила на больное, практически устроила скандал, рассчитывая на словесную перепалку. А теперь теку под ним, пока он трахает меня пальцами, явно слыша, как я тяжело дышу и изо всех сил пытаюсь сдерживать стон, что в груди на низком старте.
Почему? Почему это опять со мной происходит?
Наверное, потому что...
— Миронов, — только и получается прошипеть, когда он входит до костяшек, заставляя открывать рот и глотать воздух снова и снова.
Пытка прекращается внезапно, но свобода от нахлёстывающих ощущений длится недолго.
Затишье.
Слышу щелчок, и гаснут фары.
Мгновение.
Он глушит двигатель, и теперь моё сбитое дыхание слышится ещё отчетливей.
Секунда.
И он рывком опускает сидение, отправляя меня в горизонтальное положение.
Мои руки всё также скованы, и он теперь практически надо мной.
Я не открою глаза.
Ни за что.
Между моих ног теперь упирается его коленка, и я, как собачонка податливая, хочу чуть ли не выть, ибо желание тереться об неё промежностью как назло не покидает, а только выигрывает в этой борьбе разума и желаний.
Мораль и похоть, это вечное противостояние...
Его руки... они теперь свободно ходят по телу. По-хозяйски проникают под кофту и ложатся на грудь, вынуждая зайтись мелкой тряской.
Нет... я не перевозбуждена... просто слишком долго меня никто не касался... Нет...
Он сжимает меж пальцев отвердевшие соски, чем вызывает наконец настоящую злость. Злость на саму себя, потому что я открываю глаза и окидываю помутневшим, но злостным взглядом этого садиста.
Стоп.
Если его руки на моём теле, то тогда...
Блять!
Именно в этот момент я понимаю, что он уже не держит. И это не самое ужасное, что удаётся осознать.
Чуть опускаю взгляд и снова прикрываю стыдливо глаза, понимая, что сама раздвигаю ноги как можно шире. А этот сукин сын улыбается чуть ли не до ушей.
Заливаюсь алой краской и закрываю руками лицо, резко ощущая свободу от его веса. Но ненадолго. Он лишь отстраняется на мгновение, чтобы рывком стащить с меня джинсы и устроиться между моих ног.
Теперь я чувствую, как во внутреннюю сторону бедра упирается его достоинство. Оно настолько твёрдое, что мне становится даже немного больно.
— Так ты меня совсем не хочешь? — я хочу заплакать. От обиды. На саму себя. Потому что проигрываю. Снова. Тому же.
Не проходит и минуты, как я чувствую уже головку его члена. Пульсирующую, выделяющую вязкую жидкость. Она упирается возле сжатого кольца мышц и норовит заполнить меня, в то время как хозяин органа наклоняется к моей шее, невесомо касаясь её губами.
— Твой Гоша вообще первый тебя поцеловал, или у него смелости не хватило к тебе даже притронуться? — Заткнись! Заткнись! Заткнись!
— Пошёл к чёрту, — упираюсь вдруг в его плечи ладонями, отодвигая от себя настолько, насколько это возможно.
А он только смотрит. Смотрит хищным взглядом, наслаждаясь тем, что я, блять, ничего не делаю. Не кричу, не извиваюсь, не пытаюсь его с себя скинуть. Ничего... Он победил меня ещё тогда, когда всё это начал. И он знал это. Знал, но его извечное желание побеждать меня во всём снова взяло верх, заставляя меня принимать всё то, что он надо мной вершит.