— А воевода ловить нас не пошлет? По снегу мы далеко не уйдем. Коньми нас сразу же догонят.
— Не пошлет. С ним у меня договор есть. Коли из Москвы возвернусь — дай знать, где ты. Хлебом, да и прочим иным буду помогать. А Данилке Сабурову кукиш с маслом покажем. Убирайтесь с богом.
— А как же с Настей?
— Положись на меня. Я Андрейку в это дело впрягу, Дениску. Выручить, может, сразу и не выручим, но где она — постараемся узнать.
Наутро воевода дал Сабурову стрельцов и позволил кузнеца и ватажников имать и вести в Нижний Новгород, в тюрьму.
Данила сразу же кинулся в Кузнецову избу. И опять нашел там только старые лапти. Ватажники тоже исчезли.
Сабуров взъярился донельзя. Он' кричал и матюгался, как простой ярыжка: — Ну, волк поганый, ну, антихрист! Второй раз отрывается, яко дым от огня! Ну погоди, я его уловлю, что бы мне это ни стоило! — И стал просить у Ноготкова лошадей. Тот ответил: *
— Не мне приказано воров ловить, княже, а тебе. Вот та и лови. Да и в каку сторону ехать? Всю ночь снег валил, следы занесло. Только коней замучишь. А мне их и так кормить нечем — овса и сена в обрез.
Данила скрежетнул зубами, сказал:
— Сей же день пошлю в Нижний гонца, пусть полусотню конную приведет. До весны тут пробуду, все леса ♦округ истопчу, а царский указ сполию.
— Бог тебе в помощь, княже. Чем могу, помогу.
Ночью Сабуров дознался, что Илейку упредил протопоп
Ешка. Воевода ворвался к нему в избу, заорал:
— Ты, отче, прикрываешь воров и бунтовщиков! Ты упредил их! Я донесу на тебя великому государю и Тайному приказу, и ты сана лишен будешь, на дыбу ляжешь!
— Не ори, княже, пуп надорвешь! — Ешка встал над Сабуровым, грозный. — Уезжай восвояси. Ты здесь человек лишний. Без тебя, даст бог, обойдемся. А меня сана ли-шить — у тебя руки коротки. Меня благочинным сюда поставил патриарх Иов по просьбе великого государя, а ему сие завещал покойный Иван Васильевич, дабы наградить меня за подвиги мои многотрудные во славу державы рус-кой. И я ныне государю донесу...
— Государя к сему не приплетай. Он, я чаю* и не знает про тебя. Ныне все Годуновы вершат!
— И об этих твоих словах донесу. И поглядим, кто допреж на плаху ляжет.
— А беглых мужиков привечаешь зачем? — уже мягче сказал Сабуров.
— Их не я приветил, а черемисы. И сие токмо для пользы дела нашего произойдет. Боярин, я'мыслю, без полусотни мужиков обойдется, а здесь они тыщи ратников дороже. Они дружбу с инородцами тут крепить будут, а это пользительнее всяких крепостей. Советую тебе, уезжай с богом. И еще скажу: тебе, воевода, при твоем дородстве да на старости лет не стыдно за бегунами охотиться?
Мурзу татарские князья приняли охотно. Чтобы об Ата-лыке казанский воевода Григорий Куракин ничего не проведал, велели ему сесть в пяти верстах от города в лесной деревеньке, забыть свое военное имя Аталык, оставив первое — Муслы, и сидеть тихо. Своих конников мурза послал в лес готовить бревна, чтобы строить себе дом. О своей дальнейшей жизни думал много, но ничего радостного она не сулила ему. Все свое войско он растерял, в родные степи, по которым тосковалось, пути ему были заказаны. Русский царь, по слухам, укреплял Астрахань, достраивал
Царицын острог, ставил мелкие крепостишки по всей Волге вплоть до устья. В приволжских степях скакали сотни конников Мурат-Гирея и его брата Саадета, которые ненавидели мурзу. Мурат, как служилый царя Федора, был посажен в Астрахань, а Саадету было позволено кочевать с ногаями близ этой крепости. Мурза хорошо понимал крымского хана Ислам-Гирея: тот боялся своих племянников и потому на Русь не пошел, как обещал раньше. Через казанцев Аталык узнал, что из Бахчисарая царю было послано письмо, которое все разъясняло. Ислам-Гирей писал: «Если хочешь быть с нами в самом деле в дружбе, то ты бы наших недругов, Саадета и Мурата, у себя' не держал, ты бы послал их туда, где не слыхать их и не видать, а деньги казны им не давал бы». Московский посол поручился хану, что Саадет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не пойдет на Московские окраины. Ислама в Крыму не любили, ждали на престол царевичей, и потому хану пришлось сидеть смирно.
Аталыку пришлось думать о том, чтобы осесть в казанских землях надолго, и не воином, а землепашцем. Деньги у мурзы были, купить земли он мог много. «Пора, — думал Муслы, — перестать жить войной, хватит махать саблей — надо уходить на покой. Молодость уже прошла, пора обзаводиться семьей, иметь жену, детей». Аббас из черемисской стороны тоже нерадостные вести слал. Крепость на Кокшаге встала во всю силу, местные люди с русскими воевать не хотят, ватага Демерджи куда-то исчезла, и взятая в залог дочка кузнеца теперь вроде бы ни к чему. Ее бы отпустить, но она мурзе нравилась все бодьше и больше. Настя пока была у него за служанку: готовила еду, стирала белье, создавала уют, но близко к себе не допускала. Быть женой отказалась наотрез. Пока строили дом, пока Муслы обзаводился хозяйством, время проходило в ожидании. Мурза надеялся, что девушка со временем полюбит его и станет в доме хозяйкой. Поэтому он от себя ее не отпускал, но не насильничал, старался ее приручить. Так шло время,