— Помню. Гордая была, красивая.
— Она прямо сказала, что меня не любит и пошла во дворец по настоянию братьев своих да боярина Умнова-Колычева. Зачем мне такая? Не удалось Умнову делишки свои обманом поправить. Ему я голову снес, а Анну в монастырь сослал.
Озлобился тогда я зело крепко, решил жить безбрачно, один. Как раз война шла, к ратным делам пристрастился, в полках более пребывал, чем на престоле. Думал, что сердце мое, окаменившись, любить не способно. О, как я ошибся тогда! Приехав в Москву на малое время, встретил я случайно жену дьяка Мелентьева Василису. Боже мой, какой огонь заполыхал в моем сердце! И сказал я Малюте: «Хочу жену сию, жить без нее не могу». Скуратов понял это по-своему. Дьяка заколол, жену его привел ко мне в опочивальню. Вот ее-то, Иринушка, я до сих пар люблю и забыть не смогу до гроба. И еще скажу тебе — годы, что прожиты с нею, самые удачливые в царствии моем, самые счастливые. Ну, а про Марью Нагую ты сама все знаешь...
Открылась дверь, в палату бочком протиснулся Федор. Одет он был тепло: поверх кафтана шуба, поверх шапки башлык меховой, беличий. Скинув рукавицы, царевич подошел к печке, приложил ладони к изразцам, стал греть.
— Где же ты, Федя, так долго задержался? — спросила Ирина.
— На звоннице монастыря. Батюшка велел.
— Замерз, поди? — спросил Иван ласково, подошел к печке, встал с сыном рядом.
— Монаси ушли?
— Ушли, сынок, )ипли. Послал я их разведывать приволжские леса, монастыри и крепости там ставить чтобы.
— Монастыри — это хорошо, — улыбаясь и потирая ладони, сказал Федор. — В тех лесах, я чаю, Медведев полным-полно.
— Да уж наверно. Однако бунтовщиков, я полагаю, больше.
— И там бунтовщики? Им-то, лесным людям, чего недостает?
— Бог с ними, с лесными людьми, Федя, — сказала Ирина. — Сядь, поужинай, кровь бражкой согрей.
— Ну ее, бражку, — Федор сел за стол. — У меня от нее в брюхе урчит. Ренского в кубок плесни немного.
— Ну, я, пожалуй, пойду, Иринушка, — сказал царь, слегка склонив голову. — А ты совет мой помни. Помни слова мои, не забывай.
— О чем это он? — спросил Федор, когда отец ушел.
— Велел мне государь крепость на Кокшаге строить. Вот и...
— Ты, чаю, не воевода. Тебе-то пошто?
— Скоро, говорит, царицей будешь. Привыкай к делам. Хочет в скорости державу тебе передать.
— Ну какой я царь, Иринушка? Ну сама подумай.
— Всякому свое, Федя. Отец твоей жестокостью правил, ты будешь царствовать добротой. Может, она, доброта, сильнее...
Утром Ирина пошла в Разрядный приказ. Веление царя сперва напугало ее, потом увлекло. Ей надоело торчать в теремах без цели и без дела. Царевича ничто, кроме медвежьих потех, звона колоколов и моления, не волновало, ей с ним было скучно. А в деле большом, важном и трудном можно всем показать себя, пусть бояре знают, что будущая царица не квочка, а деятельница. Брат Борис намеренья ее тоже одобрил.
III
На площади перед Разрядной избой — словно на базаре. Здесь всегда людно. Отсюда начинаются чуть ли не все походы. Ратные ли полки на Ливонию, осадные ли на Псков — все идут по этой площади. Строить новые крепости и города уходят смешанные полки стрельцов и мастеров тоже от Разрядного приказа. Тут то и дело толкутся воеводы, их товарищи, городничие с дьяками и подьячими, острожные начальники, а то и просто воины, плотники, каменщики. Много жонок. Одна провожает своего мужа-вое-воду в поход, другая встречает из похода. Девицы вьются около своих ^суженых, утирают концом платка слезы — вернется из похода или нет, неведомо. А вот дети боярские и приставы торчат около высокого крыльца, а тут, на углу, звенят щитами оружейники. Всюду торчат золоченые, серебряные, а то и медные шишаки шлемов, блестят латы на солнце, щетинятся ежами ватаги копейщиков. Звенят мечи, стучат древки знамен, развеваются стяги. Ирина в сопровождении двух слуг идет по площади, удивляется. Всюду шум, смех, шутейные разговоры; словно на праздник собираются люди, а не на кровавую сечу.
Приказная изба только на словах изба. А всамделе это хоромы с надстройкой на двенадцать палат. Крыльцо рубленое, высокое, трехлестничное. По ступенькам медлен-но спускается воевода Данила Сабуров. Князю отдохнуть в Москве не дали, снова указали городское воеводство, теперь уже не в Казани, а в Новгороде Нижнем. Увидел Ирину, замедлил шаг, поклонился низко, спросил шутейно:
— Уж не в поход ли, Федоровна? Удивлен зело, увидее тя здесь.
— Царским повелением иду, Гаврилыч. Велено мне град на Кокшаге строить. Узнать надобно.
— Ишь ты! Уж не сама ли в походе том будешь?
Как бог укажет. А то мужики ныне все более по