— Тобро. Я полечу государя по-особому. Когда, ково-ришь, будет паня?
— Завтра с утра.
— Котофьте солотые.
— Ну, вот и договорились. А теперь, пока совсем не рассвело, — по домам.
Возвратившись в покои, Эйлоф нашел царя в тяжелом состоянии. Иван Васильевич дышал отрывисто, стонал и бранился. Иоган раздел государя, помял ему грудь, потом, надрезав на руке вену, пустил кровь. После снадобья, выпитого царем с большой охотой, ему стало легче. И он сказал;
— Ты, Ивашка, вели послать за боярином Никитой .Юрьевым, пусть придет Иван Мстиславский, воевода Шуй*
ский. И Богдашку Вельского пусть позовут. Потом пусть духовник мой придет.
Лекарь ушел, царь встал с постели, перешел из опочивальни в Крестовую палату. Телу царя полегчало, но душа стала болеть еще сильнее. Он не знал, куда себя деть. Ходил по палате из угла в угол, садился за стол, принимался читать свитки, потом бросал их, подходил к окну. Такое с ним в последне время бывало часто. Звать второй раз лекаря не хотелось.
Через час званые бояре пришли в палату. Они поздоровались с царем, чинно расселись на лавки, на свои привычные места. Царь угрюмо их разглядывал исподлобья.
— Позвал я вас, бояры, вот зачем. Отныне я постригаюсь в монахи и ухожу из мира. Власть свою отдаю сыну моему единоутробному Федору. — Сказав это, царь повел глазами по палате. Бояре сидели молча. Иван Мстиславский даже гладить бороду не перестал, князь Шуйский незаметно усмехнулся в усы, Богдан поднял было брови, опустил, прикрыл веки. Только дядя царевича Никита Юрьев, вытянув шею, ждал, что скажет царь дальше. «Не верят, сволочи, ухмыляются, — подумал про себя царь.— И правильно делают. Третий раз от престола отрекаюсь—привыкли. И на сей раз душой кривлю, но надобно. Видит бог, надобно. Если умру, все будет по закону. А озодоро-вею — там будет видно».
— Вам, позванным сюда, самым верным моим боярам, вверяю я попечение моего сына. Только вам одним, и никому более.
— Бориса Федоровича надо бы, — сказал Богдан Вельский.— Ему первому около трона стоять придется. Деверь все-таки.
— Он и без опекунства постоит, коли деверь, — сердито сказал царь, а про себя подумал: «Может, разведу я Федю с Ириной, вот и не будет деверя. — Мне наследник нужен, внук». Потом начались разговоры: как опекать молодого царя, что надобно сделать в государстве. Проговорили до вечера. Вечером пришел духовник.
Ночью царя мучила одышка, он просил Эйлофа убрать отеки.
— Сии отеки, косударь, суть фодянка, ее как крофь не отфоришь.
— Иные средства есть?
— Есть, косударь. Утром, пойдя в паню, мойся толго, парься сильно — фыконяй ис телес фоду. Польше потей. Потение — есть тфое спасенье. А Пельскому Поктану я там снатобье, после пани прими. Путет польза.
Царь мылся и парился в бане четыре часа. Мойщики хлестали его вениками до изнеможения, потом завертывали в льняное полотно, выносили в предбанник отдыхать. Потом снова парили.
После бани хоть и обессилел царь сильно, но отеки исчезли, и он, уверовав в уменье Ивашки Эйлофа, без опаски принял снадобье от Вельского. Царь не знал, что пока он мылся в бане, Эйлоф подогревал ртуть, собирал ее пары в склянку и разбавлял малиновым настоем.
Лежа в постели, Иван позвал дьяка Фролова, спросила
— Зятек твой, Родионко, жив?
— Жив. Что ему сделается.
— В шахи играет?
— Силен, собака. Никто его обыграть не может,
— А почему я обыгрываю?
— Так ведь, государь-батюшко, своя голова дороже...
— Пошли его ко мне. Скажи, что я отныне не царь и голову ему сечь за выигрыш не стану. Хочу истинно свой ум испытать.
Годунов на правах постельничего одел царя в коричневого шелка рясу (отныне Иван не царь, а монах), пере* тянув ее широким кожаным поясом, на голову надел скуфейку, какую носили все монашеские послушники. Богдая Вельский в Сводчатой палате поставил к рундуку етолик с шахматами, привел туда Родиона Баркина- Царь сел на рундук, застланный шкурами, Родион — на стул. Началась игра. Баркин, поверив своему тестю, решил играть честно и каждым ходом прижимал королевскую фигуру в угол доски. Царь сразу почувствовал, что он проигрывает, и чем дальше шла игра, тем больше ошибок он делал. Застучала кровь в висках, учащенно забилось сердце. Стало трудно дышать. И не успел Баркин произнести слово «мат», как Иван вздрогнул, выпрямился и упал навзничь, на рундук.