— Так и запишем, — Ноготков взял перо и рядом с маленькой церквушкой в одну маковку пририсовал храм.
— Настоятелем сего храма, матушка-царица, я мыслю послать отца Иоахима, как ты и советовала, — Иов поклонился Ирине.
— Добро. Утварь для храма готова?
— Иконописцы уже в деле. Образа будут на дереве в серебряных окладах, сосуды оловянные, серебряные, а для причастья един золотой. Свечи топленные из воска, литы тонко и толсто. Над алтарем буде икона Девы Мироносицы, паникадило медное, хоругви мастера изладят на месте.
— Посады и слободка будут?—спросил Гагин-Великий, обратясь к Ноготкову.
— Осадного жилья пока нет, слободку сделаем за %ре-кой одну. Потому как покамест сидеть в осаде некому, и посадские жители не накоплены.
Решив кой-какие мелкие дела, советчики стали расходиться. Ешку митрополит взял с собой-. В сенях Ешка шепнул Иову:
— Позволь, владыка, словцо царице молвить?
Чуткая Ирина просьбу услышала, убавила шаг, сказала:
— Молви, подвижник.
— Государыня-матушка. В крепости городничий должон быть. Нельзя ли на это место Звягу Воейкова посадить. Человек он боголюбивый...
— И выпить не дурак, — добавил Васильчиков.
— На , выпивку вы все люты, — Ирина усмехнулась.— А Звяга человек расторопный, ему в городничих самое место. Ты уж, Григорий Борисович, отпусти его. Дьяков, я чаю, у тебя в достатке.
— И еще, матушка-царица, позволь слово молвить. Хоронится от царского гнева в тех местах русская добрая душа кузнец Илейка. А с ним человек сто народу. Они тоже убежали из разных мест либо от голодухи, либо от обид всяческих и бед. Их бы твоей царской волей простить да и приспособить для возведения крепости. А то они колотятся меж черемисами, татарами и нашими приставами. То и гляди недруги наши их к себе притянут...
— Когда же тот кузнец государю нашему нагрешить успел?
— Боже его упаси! Его вина перед покойным Иваном Васильевичем была, давний грех, лет, поди, десять тому.
— Так покойный государь все вины своим недругам простил.
— Он, может быть, и простил, а указ в Тайном приказе остался.
— Скажи русским людям, пусть идут к городу безбоязненно. Князь Иван Андреич!
— Я тут, государыня, — Ноготков подошел к царице.
— Слышал, что отец Иоахим спрашивал?
— От слова до слова.
— Мы с государем надумали в те дикие места переселять людей наших, а уж кои там обретаются, их и бог велел к делам государевым привечать. Тебе, я чаю, там кузнецы будут зело надобны?
— Как же, как же! Скажи, святой отец, тому Илейке, чтобы он немедля, как только я на Кокшаге сяду, ко мне приходил. Никому в обиду русских людей не дадим, так и скажи.
Перед летним Спасом во дворе Разрядного приказа собрались полки. Налегке выступал передовой полк князя
Гагина-Великого, Большая часть его ратников была уже на Волге. С нею Гагин-Великий стоял на вылазке в Сви-яжске. Места ему тут были зело знакомы, Гагин когда-то строил кокшайскую крепостишку и даже был там первым воеводой.
Над Москвой плескались колокольные звоны вослед пблку, уходившему в#глухое Заволжье на возведение ново-городов, острогов, сторожек, дабы ставить там заслоны ногайцам, крымским ордам и султанским ратникам.
Воины с грустью смотрели на золоченые маковки церквей, крестились неистово: придется ли еще раз увидеть
родную златоглавую Москву?
Рыдали у стремени жены стрельцов, герли воспаленные очи концами черных платков. Махали пухлыми ручками воеводские супружницы, тонко скулили в свои вязаные оторочки на рукавах невесты молодых воинов.
Воеводы скакали около полков на разгоряченных жеребцах, -свистели нагайки, разбивались заторы на узких: кривых улочках слободок и посадов. Рати тронулись на далекую и неведомую Кокшагу.
Через две недели выступили полки большой и сторожевой. Они везли пушки, ядра, зелье, свинец и провиант А когда встала Волга, с двух сторон, от Нижнего Новгорода и от Казани, по свежему ледку потянулись обозы с каменьем, кирпичом и со сваями. Около саней бежали работные мужики, целовальники и лучшие посадские люди
Нижегородский обозный рукав вел сам воевода Данила Сабуров.