Его провели в личные покои, в так называемый «терем». Воздух здесь был — тёплым, чуть пряным, пах сушёными травами, мёдом и вощёным деревом. Ирина Фёдоровна сидела у пяльцев, но работа лежала брошенная на коленях. Она была не по-царски просто одета, в тёмно-синий сарафан, волосы скрыты под мягким кокошником. Лицо — умное, с большими, чуть печальными глазами, в которых читалась усталость.
— Брат Григорий, подойди, садись, — сказала она без предисловий, указав на скамью рядом. Голос у был тихий, но твёрдый.
Он поклонился и сел, чувствуя на себе изучающий взгляд.
— Благодарю, что приняла, государыня.
— Говорят, ты с братом моим, с Борисом, беседовал, — сразу начала она, без обиняков. — Говорят, слова были жёсткие.
«Никаких телефонов, интернета, но как быстро все всё узнают», — мелькнуло у Григория.
— Беседа была… о путях государевых, государыня. Боярин — человек дела. Я — человек молитвы. Разные пути.
— Пути-то разные, а цель одна — чтоб государство крепко было и государь здравствовал, — парировала Ирина. Она внимательно смотрела на собеседника. — Брат мой… он груз власти на себе несёт. Со времён царя Ивана Васильевича. Ты его в лукавстве подозреваешь? В жажде власти?
Григорий замер. Сказать «да» — значит нажить смертельного врага в лице этой женщины. Сказать «нет» — солгать.
— Я ни в ком не смею подозревать, государыня. Я вижу дела. А дела боярина Бориса… они ведут к укреплению его власти. А крепка ли от того власть государя моего, Фёдора Иоанновича — сие ведомо лишь Богу.
Ирина вздохнула. Она взяла со столика маленькую иконку в серебряном окладе — образ Богородицы.
— Государь, мой супруг, — человек не от мира сего. Он в молитвах, в богомолье. Кому-то же надо и о мире сем пещись. Борис… он как крепкая стена. Он нас от многих бурь укрыл. И теперь… — Ирина посмотрела прямо на Григория, — теперь я вижу нового человека, который говорит царю о милости, о душе. И это хорошо. Но стена… она может и не выстоять, если её с двух сторон тесать.
Это было предупреждение. Мягкое, но недвусмысленное. «Не раскачивай лодку, в которой сидишь и мы все».
— Я не тешу стену, государыня. Я… поливаю корень, чтобы дерево государево крепче было.
— Дерево… — она снова вздохнула, и в её взгляде мелькнула такая бездонная грусть, что Григорию стало не по себе. — А плодоносит ли дерево-то, брат Григорий?
Он понял, о чём она. О наследнике. О главной трагедии Фёдора и её личной трагедии. Он знал, что наследника не будет. Никогда. И это знание вдруг стало для него тяжким, невыносимым грузом. Что он может сказать? Пустые слова утешения?
— Всё в воле Божьей, государыня. Надобно молиться и уповать.
— Молимся, — коротко и с горькой усмешкой ответила она. — Всё молимся.
В этот момент за дверьми послышались шаги и взволнованные голоса. Дверь отворилась и в покои вошёл сам Фёдор Иоаннович. Лицо его было бледным, растерянным, в руках он сжимал свёрток холстины.
— Иринушка… Брат Григорий… Глядите-ка, — он развернул холстину. На ней лежал мёртвый, с перерезанным горлом голубь. Белый голубь, которого Григорий видел у царя в голубятне. К птице был привязан грязный, смятый кусочек пергамента с грубыми, нацарапанными буквами.
Фёдор протянул бересту Григорию. Тот взял её. Надпись была короткой и страшной: «Царю-голубинку. От твоего колдуна скоро и ты околеешь».
Ледяная волна прокатилась по спине Григория. Это была не просто угроза. Это был удар точно в цель. В самое больное место царя — в его веру, любовь к «божьим птицам», доверие к Григорию.
— Кто… кто посмел?.. — прошептал Фёдор, в его глазах стояли слёзы. — Кто птицу невинную погубил? И написал… сие…
Ирина схватила царя за руку, её лицо побелело от гнева, а не от страха.
— Феденька, успокойся. Это лиходеи. Подлые людишки.
— Государь, — Григорий заставил себя говорить спокойно, хотя сердце билось о рёбра, как та птица в клетке. — Это провокация. Чтобы посеять между нами вражду и недоверие.
— Но голубь-то мёртв… — чуть не плакал Фёдор. — За что?
Дверь снова отворилась. На пороге стоял Борис Годунов. Он окинул взглядом сцену: плачущего царя, бледную сестру, Григория с пергаментом в руках и мёртвую птицу.
— Что случилось? — голос прозвучал резко, по-деловому.
Ему молча протянули пергамент. Годунов прочёл. Его лицо не дрогнуло.
— Мерзость, — отрезал он. — Стрельцов допросить. Кто к голубятне подходил. Всю дворню перетрясти.
Он подошёл к Фёдору, положил руку тому на плечо.
— Государь-батюшка, не изволь смущаться. Враги у трона всегда были. Они боятся твоей праведности. Ищут, к чему прицепиться. — Его взгляд скользнул по Григорию. — И к кому прицепиться.