Он солгал. Рецепт был взят из собственной памяти. Что-то из советов его бабушки, что-то из статей в интернете, которые Григорий запомнил. Но здесь, в этом мире, это звучало как откровение.
Ирина взяла один из кулёчков, понюхала.
— Чабрец знаю. Мать-и-мачеху — тоже. Солодка… слышала. Но такой сбор… — она подняла на него глаза. — Ты уверен в его действии?
«Нет», — кричало внутри Григория. Он не был уверен ни в чём. Он был учитель истории, а не травник. Но делать было нечего.
— Уверен, государыня. Это не панацея, но облегчение принесёт.
— А почему принёс это мне? — спросила Ирина, откладывая кулёк. — Поди, подай государю напрямую. Он тебе верит, как апостолу.
— Государь верит в провидение и молитву, — тихо сказал Григорий. — А это — дело рук человеческих. И… я боюсь навредить по неведению. Ты, государыня, человек дела. Ты разбираешься в лекарях и снадобьях. Я прошу — испытай это сперва на ком-то другом. Или… проконсультируйся со своими лекарями. Если сочтёшь возможным — применишь.
Он сделал шаг, на который не был способен ещё месяц назад. Шаг смирения и признания чужой компетенции. Он передавал ей не только лекарство, но и ответственность.
Ирина долго смотрела на собеседника, и в её взгляде что-то изменилось. Ледяная стена неприятия дала тонкую трещину.
— Ты прав, — наконец сказала она. — Я разбираюсь. И я вижу, что ты не шарлатан. Шарлатан сулил бы мгновенное исцеление. — Она аккуратно собрала кулёчки и поставила горшочек обратно на стол. — Я изучу твои дары. И поговорю со своими людьми.
— Благодарю, государыня.
— Не благодари рано, — она снова взяла в руки перо. — Иди. Государь ждёт тебя. Он сегодня… слаб.
Григорий поклонился и вышел, чувствуя странную смесь облегчения и тревоги. Он сделал что-то. Перестал быть пассивным наблюдателем.
Царь Фёдор лежал на резной дубовой кровати, заваленный горами подушек и покрытый лёгким соболиным одеялом. Лицо его было серым, восковым, а под глазами залегли синеватые тени. Рядом, на столике, стояла недопитая чаша с каким-то тёмным отваром.
— Гриша… — царь попытался улыбнуться, но губы искривил новый приступ кашля. Он схватился за грудь, его тело содрогнулось.
Григорий, не раздумывая, подошёл, сел на край кровати и взял царя за руку. Рука была холодной и влажной.
— Дышите, государь… медленно. Вдох… выдох.
Он говорил мягко, успокаивающе, как когда-то говорил своему отцу во время астматических приступов. Фёдор, закашлявшись, послушно пытался синхронизировать дыхание с его голосом. Постепенно спазм отпустил. Царь откинулся на подушки, истощённый.
— Слаб я, Гриша… Слаб стал. Как та былинка на ветру.
— Ветер пройдёт, государь, и былинка выпрямится, — сказал Григорий, наливая из кувшина чистой воды.
Фёдор сделал несколько глотков, дыхание выровнялось.
— Голуби… слетались сегодня к окну. А я… я не смог встать, чтобы покормить их. Жаль птиц божьих.
Григорию сжалось сердце. В этом простодушном сожалении было больше трагизма, чем в любых государственных делах.
— Я покормлю их за тебя, государь. Не печалься.
— Спасибо, друг мой… — Фёдор закрыл глаза. — Мне снилось… будто отец мой, Иоанн, стоит на высоком холме, а я внизу, и не могу к нему подняться. И он манит меня, а я… не могу. И земля под ногами разверзается. Смутное время грядёт, Гриша. Чую я.
Григорий похолодел. Слова «смутное время», сказанные из уст умирающего царя, прозвучали как приговор.
— Не грядёт, государь. Не допустим. Сила государства — в твоём здравии и в мудрости твоих советников.
— Борис… — прошептал Фёдор, и в голосе послышалась тоска. — Борис силён. Умён. Но груз на нём… тяжкий груз. А я… я легковесен оказался. Наследника не оставил. Царство без царя… что корабль без кормчего в бурю.
Слёзы выступили на глазах Фёдора. Григорий смотрел на него, и всё его знание истории, все его планы по предотвращению Смуты рассыпались в прах перед этим простым, человеческим горем. Он боролся с Годуновым за влияние, строил стратегии, пытался влиять на экономику, а главная трагедия, главная причина будущей катастрофы лежала перед ним — больной, бездетный царь, осознающий свою несостоятельность.
— Бог милостив, государь, — бессильно прошептал Григорий, сжимая холодную руку царя.
— Бог… да, — Фёдор открыл глаза, и его взгляд внезапно прояснился, стал почти ясновидящим. — Он и послал тебя. Не для того, чтобы враждовать с Борисом. А чтобы… помочь ему. Когда меня не станет. Обещай мне, Гриша. Обещай, что не оставишь землю Русскую. Поможешь Борису… нести этот крест.