Годунов появлялся каждый день, ровно в один и тот же час. Он подходил к кровати, клал руку на лоб Фёдора, что-то тихо говорил ему, выслушивал тихий, сбивчивый ответ. Затем он обменивался с сестрой многозначительным взглядом, кивал в сторону Григория — сухо, без эмоций — и удалялся, погружённый в государственные бумаги, которые приносили ему тут же, в приёмную покоев.
Атмосфера была густой, как кисель. Все ждали. Ждали развязки, чувствуя её неумолимое приближение.
На четвёртый день случилось то, чего Григорий боялся больше всего.
Он дремал, сидя на сундуке в углу, когда его разбудил резкий, хриплый звук. Фёдор не кашлял, а задыхался. Его тело выгнулось на кровати, лицо посинело, глаза широко раскрылись, полные животного ужаса. Он ловил ртом воздух, но вдохнуть не мог.
— Государь! — крикнул Григорий, вскакивая.
В ту же секунду в покои влетела Ирина, её лицо было белым как полотно. Следом — два лекаря, бородатых и растерянных.
— Воды! Поднять его! — скомандовала Ирина, голос дрожал, но воля была стальной.
Григорий, не думая, бросился к кровати. Вместе с одним из лекарей они приподняли Фёдора, почти бездыханного. Григорий инстинктивно начал похлопывать царя по спине, пытаясь прочистить дыхательные пути. Это было бесполезно.
— Отойди! — резко сказал один из лекарей, пытаясь влить в царя какую-то микстуру. Но Фёдор не глотал. Жидкость стекала по подбородку.
Григорий отступил на шаг, чувствуя, как по телу разливается ледяной ужас. Он видел это. Видел в учебниках, в статьях — описание смерти от удушья при отёке лёгких или сердечной астме. И он знал, что здесь, в XVI веке, помочь не смогут. Он был свидетелем агонии.
В этот миг дверь распахнулась, и на пороге возник Годунов. Он одним взглядом окинул ситуацию. Его лицо исказилось гримасой ярости и боли.
— Что вы делаете?! — его громовой голос заставил вздрогнуть даже Ирину. — Доктора! Немедленно!
— Не… не можем, государь… — залепетал один из лекарей. — Дыхание пресеклось…
Годунов оттолкнул его и шагнул к кровати. Он схватил Фёдора за плечи, его пальцы впились в ткань рубахи.
— Государь! Держись! — крикнул он, и в голосе прозвучала не притворная, а настоящая, братская любовь. — Слышишь меня? Держись!
Но Фёдор уже не слышал. Его тело обмякло. Дыхание стало редким, прерывистым, с клокочущим звуком.
Григорий стоял как парализованный. В его голове пронеслись обрывки знаний: трахеотомия? Искусственное дыхание? Но у него нет инструментов, нет навыков. Это бессмысленно. И тогда взгляд упал на маленький глиняный горшочек, стоявший на столике у кровати — его мазь. Не для этого. Совсем не для этого. Но это было всё, что он мог предложить.
Он метнулся к столу, сорвал восковую печать и, зачерпнув пальцем густую массу, повернулся к Годунову.
— Растирай ему грудь и спину! Это может помочь! — его голос сорвался на крик.
Годунов обернулся. Его взгляд, полный ненависти и отчаяния, был страшен.
— Прочь со своим колдовством! — прошипел он. — Это ты! Ты его сглазил, наслал хворобу!
Это было абсурдное, дикое обвинение, рождённое болью и страхом. Но оно прозвучало. И в нём, Григорий понял, была доля правды — не мистической, а реальной. Он пришёл в этот мир, чтобы изменить ход истории, и своим вмешательством, своей борьбой с Годуновым, он, возможно, ускорил неизбежное. Он создал лишний стресс для умирающего царя.
— Борис! — вскрикнула Ирина. — Не сейчас!
Но Годунов не слушал. Он смотрел на Григория как на воплощение всех своих бед и подозрений.
— Я обещал государю… — начал Григорий, всё ещё сжимая в руке горшочек.
— Молчи! — Годунов отшвырнул его руку. Горшочек упал на пол и разбился. Тяжёлый, жирный запах барсучьего сала и скипидара заполнил воздух. — Твоё обещание ничего не стоит! Ты лжепророк! Ты принёс только раздор!
В этот момент Фёдор внезапно затих. Клокочущий звук прекратился. Его грудь перестала вздыматься. Воцарилась абсолютная, звенящая тишина.
Все замерли, уставившись на царя.
Фёдор Иоаннович, последний царь из династии Рюриковичей, был мёртв.
Ирина тихо вскрикнула и упала на колени у кровати, закрыв лицо руками. Лекари в ужасе отпрянули. Годунов стоял неподвижно, его могучая фигура вдруг сгорбилась, словно под невидимым грузом. Он медленно опустился на стул у изголовья и взял безжизненную руку Фёдора в свои. Он не плакал. Он просто сидел, глядя в пустоту.