Он сделал шаг вперёд.
— По голоду. Нужно не раздавать хлеб во время кризиса, а не допустить самого кризиса. Создать государственный зерновой резерв. Сейчас, пока хлеб дёшев. Строить амбары не только в Москве, но и в ключевых городах. Разработать систему распределения и чёткие правила выдачи, чтобы избежать мародёрства и спекуляции. Ввести жёсткие, драконовские законы против скупщиков и перекупщиков, взвинчивающих цены.
Годунов кивнул, его ум уже работал, оценивая.
— Продолжай.
— По самозванцу. Нужно убить саму идею. Сейчас, пока он ещё никто. Разослать по всем городам, особенно в южные окраины, подробные грамоты. Описать настоящую гибель царевича Дмитрия в Угличе. Все детали. Объявить во всеуслышание, что любой, кто назовётся его именем — вор и еретик. Поднять на ноги церковь. Пусть Патриарх Иов разошлет свои послания. Дискредитировать его ещё до появления.
— Это умно, — нехотя признал Годунов. — Но грамоты мало кто прочтёт.
— Тогда нужно, чтобы священники зачитывали их с амвона после службы. Чтобы каждый мужик знал: царевич мёртв, а воскресить мёртвых может только Бог, а не польский король.
На губах Годунова на мгновение мелькнуло подобие улыбки.
— Ты становишься практиком, брат Григорий. А что с боярами? С Шуйским, с Романовыми?
Григорий задумался. Здесь он ступал на зыбкую почву.
— За ними нужно установить негласный надзор. Но не открытые репрессии — это сплотит их и вызовет сочувствие. Нужно найти компромат. Дать им возможность оступиться самим. И… предложить выгодные должности вдали от Москвы. Разделить.
— Я и так это делаю, — буркнул Годунов. — Романовы уже в опале. Но Шуйский… хитёр, как лис. Ладно, это моя забота. Дальше. Что ещё?
— Долгосрочное. Нужно укреплять армию. Не только дворянское ополчение. Создать постоянные стрелецкие полки с единым снаряжением и обучением. Развивать литейное дело — пушек никогда не бывает много. Искать союзников за рубежом. Не только против Польши, но и для торговли. Знание — это тоже оружие. Нужно приглашать иностранных специалистов — инженеров, врачей, рудознатцев.
Григорий говорил, и слова лились сами собой. Он наконец-то делал то, для чего, возможно, и был сюда послан — не интриговать при дворе, а использовать свои знания для созидания.
Годунов слушал, иногда задавая уточняющие вопросы, всегда по делу. Он был идеальным управленцем — отфильтровывал суть, отбрасывая шелуху.
Наконец, когда Григорий замолчал, иссякнув, Годунов откинулся в кресле.
— Обширный план, — произнёс он. — Слишком обширный. На всё нужны деньги. Люди. Время. А времени, как ты сам сказал, у нас в обрез.
— Мы можем начать с малого. С зерновых запасов и контрпропаганды. Это основа.
— «Мы»? — Годунов поднял бровь.
Григорий не дрогнул.
— Ты — власть. Я — знание. Государь Фёдор благословил этот союз. Да, мы.
Они смотрели друг на друга через стол — два упрямца, два честолюбца, связанные теперь общим страхом и общей целью.
— Хорошо, — резко сказал Годунов. — Вот мои условия. Первое: ты получаешь статус официального советника при моей особе. Но без громкого титула. Пока. Будешь числиться при Патриархе Иове по делам книжным и церковного уложения. Это даст тебе доступ ко мне и прикроет от лишних глаз.
Григорий кивнул.
— Второе: всё, что ты сказал и скажешь, остаётся между нами. Никаких пророчеств при дворе. Никаких разговоров о будущем с кем бы то ни было. За нарушение — немедленная опала и монастырская тюрьма. Навечно.
— Понимаю.
— Третье и главное: ты начинаешь работать. Не сегодня, а сейчас. — Годунов толкнул в его сторону чистый лист бумаги, перо и чернильницу. — Изложи всё, что ты сказал о голоде. Конкретно. Сколько амбаров, где, сколько зерна, из каких источников финансирование. И план тех грамот о царевиче Дмитрии. Я хочу видеть текст.
Это был тест. Проверка на вшивость. Не на колдовство, а на деловые качества.
Григорий без колебаний подошёл к столу, сел на табурет и взял перо. Он погрузился в работу, забыв о страхе, о прошлом, о будущем. Он был здесь и сейчас. Он делал дело.
Годунов наблюдал за ним несколько минут, затем тихо встал и вышел, оставив Григория одного в огромной, тихой палате.
За дверью он остановился, прислушиваясь к скрипу пера. На лице Бориса не было ни доверия, ни симпатии. Было принятое решение. Решение государственного мужа, который ради шанса спасти страну был готов заключить сделку даже с дьяволом. А уж с бывшим врагом — и подавно.
В комнате Григорий писал. Он не был пророком. Он был чиновником, спасающим империю. И в этом была странная, горькая правда его нового предназначения.