Глава 14
Свет раннего утра, бледный и жидкий, пробивался сквозь слюдяные оконца кельи в Чудовом монастыре. Он заливал простой деревянный стол, заваленный свитками, чертежами и испещрёнными пометками листами бумаги. Григорий сидел, сгорбившись, вглядываясь в схему, которую сам и нарисовал. Это был план амбара. Не того, привычного ему с детства, дощатого сарая, а капитального, большого зернохранилища — с системой вентиляции, двойными стенами, закромами-отсеками и крышей особой формы, чтобы снег не залёживался.
Он чувствовал себя архитектором, пытающимся вспомнить чертежи, виденные мельком в учебнике краеведения. Каждый штрих давался с трудом. Он то и дело зачёркивал, исправлял, рвал листы. Пальцы были испачканы чернилами, в уголках глаз стояли слёзы от усталости. Он не спал почти всю ночь.
Стук в дверь заставил Григория вздрогнуть.
— Войдите, — хрипло сказал он, не оборачиваясь.
Дверь скрипнула. На пороге стоял не слуга и не монах, а высокая, худая фигура в дорогом, тёмном кафтане. Князь Василий Шуйский.
— Брат Григорий? — голос был маслянисто-вежливым. — Не помешал?
Григорий медленно повернулся. Сердце ёкнуло. Шуйский. Один из главных участников грядущей трагедии. Человек, который будет сначала отрицать самозванца, потом признает его, потом принесёт присягу, а в итоге сам заберётся на трон, утопив страну в крови. Видеть его здесь, в своей келье, было сюрреалистично и опасно.
— Князь, — Григорий кивнул, стараясь скрыть напряжение. — Чем обязан?
Шуйский неторопливо вошёл, окинул взглядом скромное убранство кельи, задержался на столе с чертежами. Его глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, казалось, впитывали каждую деталь.
— Слышал, брат Григорий, государь определил тебя к Патриарху по книжным делам. Дело богоугодное. А вот вижу — не каноны святые переписываешь, а нечто иное… — он сделал шаг к столу. — Позволишь?
Григорий молча кивнул. Отказать было нельзя.
Шуйский взял один из чертежей. Долго и внимательно изучал.
— Любопытно, — произнёс он наконец. — Строение сие на амбар смахивает, да не амбар. Словно бы для хранения чего-то очень ценного. Или очень объёмного. Зерна, быть может?
Григорий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Проницательность Шуйского была пугающей.
— Размышляю о хозяйственных постройках, князь. Для монастырских нужд.
— Для монастырских? — Шуйский усмехнулся, положив чертёж на место. — С такими-то хитростями? Уж не по государеву ли указу трудишься? Говорят, брат Григорий, ты в милости у Бориса Фёдоровича вновь. После… некоторых размолвок.
Это был прямой зонд. Шуйский выяснял расстановку сил.
— Милость государева — как роса, — уклончиво ответил Григорий.
— Выпадает на всех, но высыхает быстро. Я всего лишь книжник.
— Книжник, — Шуйский снова усмехнулся, сел на табурет без приглашения и положил руки на колени. — Книжник, который беседует с государем наедине часами. Книжник, которому поручают столь важные дела, что оных не доверяют и думным боярам. Не скромничай.
Он помолчал, давая словам впитаться.
— Видишь ли, брат Григорий, я человек прямой. Скажу открыто: многие при дворе дивятся сему поветрию. Вчера — опала, сегодня — доверие. И непонятно, на чём оное зиждется. Не на колдовстве ли? — он произнёс это почти шёпотом, но слово повисло в воздухе, как ядовитый запах.
Григорий сжал кулаки под столом. Шуйский играл с ним, как кошка с мышкой. Он пытался напугать, вывести на откровенность, или просто оценить.
— Вера и служение — вот моё колдовство, князь, — холодно сказал Григорий. — А доверие государя — его тайна.
— О, конечно, конечно! — Шуйский поднял руки, словно отстраняясь от собственных слов. — Я не о том. Я о пользе земской думаю. Ты человек учёный, вижу. А я… я человек опытный. Знаю бояр, знаю приказных, знаю, как ветер дует в Кремле. Если ты и впрямь задумал нечто для пользы государства, то без людей, знающих здешние обычаи, тебе не обойтись. Один — в поле не воин.
Он предлагал союз. Или ловушку.
— Благодарю за совет, князь, — осторожно сказал Григорий. — Памятую.
— Памятовать — хорошо, — Шуйский встал. — А действовать — лучше. Если что… я к твоим услугам. Все мы слуги государевы, не так ли?
Он улыбнулся — широко, но глаза оставались холодными. Поклонился и вышел так же бесшумно, как и появился.
Григорий остался сидеть, чувствуя, как вспотел под одеждой. Эта встреча была предупреждением. Его новая роль не осталась незамеченной. И Шуйский уже почуял в нём силу — или угрозу.