Он поклонился и вышел.
Вечером он снова пришёл на Варварку. Договорился с подрядчиком, чтобы вдову Марфу взяли на лёгкую работу — стирать порты рабочим и готовить для них еду. Это давало ей кров и еду. Это была капля в море. Но для одной Марфы — целый океан.
Стоя у её избы и глядя на зажигающиеся в сумерках огни, Григорий думал о цене прогресса. О том, что каждое великое дело, каждая спасённая тысяча жизней, может быть построено на костях одного невинного. И он дал себе слово: он будет помнить о каждом таком «одном». О Васятке. О Марфе. Они станут для него тем нравственным компасом, который не даст превратиться в холодного расчётливого стратега, играющего судьбами миллионов.
Он посмотрел на свои руки. Руки учителя истории, которые теперь пахли дёгтем, деревом и… кровью. Он больше не был пророком. Он стал частью этой машины. И его задача была не сломать её, а постараться, чтобы она давила как можно меньше.
«Жестокая арифметика», — прошептал он слова Иова.
Но решил, что будет вести свой счёт. В котором каждая жизнь будет на вес золота.
Глава 19
Прошло несколько недель с истории на Варварке. Григорий заметил в себе перемену: его взгляд на свитки и отчёты стал иным. Раньше он видел в них цифры, ресурсы, стратегические точки. Теперь за каждой строкой ему мерещились лица. Вот «тридцать работных людей на строительстве амбара в Коломне» — среди них есть ли свой Васятка? А вот «вдовья десятина с посада» — сколько там Марф, оставшихся без кормильца?
Эта «человеческая арифметика» сводила с ума, но и придавала работе новый, выразительный смысл. Он стал вникать в детали, которые раньше казались второстепенными: условия труда, снабжение артелей провизией, способы транспортировки. Его предложения теперь вызывали у дьяков и подьячих не скрытое раздражение, а откровенный стон. Он требовал невозможного: чтобы до Нижнего Новгорода доставляли не просто лес, а лес высушенный и обработанный; чтобы на стройках были оборудованы навесы от дождя и котлы с горячей похлебкой.
— Брат Григорий, да это ж золотых дел мастера, а не плотники получатся! — вздыхал дьяк Ефим, внося поправки в сметы.
— Они и есть золотые, — парировал Григорий. — Их жизнь и здоровье — самое ценное, что у нас есть. Без них все амбары останутся чертежами на бумаге.
Его настойчивость начала приносить плоды. На стройках зазвучали не только матерные ругательства, но и удивлённые одобрительные возгласы, когда люди видели, что о них действительно заботятся. Слухи о «справедливом советнике» поползли по городам и весям быстрее, чем царские указы.
Однажды поздним вечером, когда Григорий в своей келье при свете сальной свечи корпел над картой путей сообщения, в дверь постучали. На пороге стоял стольник.
— Боярин зовет. Немедля.
В кабинете Годунова пахло дымом и чем-то едким — уксусом, которым окуривали помещение от морового поветрия. Борис сидел за столом, но не работал. Он смотрел в одну точку, его пальцы нервно барабанили по столу. Перед ним лежал небольшой, грязный свёрток.
— Закрой дверь, — коротко бросил он.
Григорий повиновался. Воздух в горнице был напряжённым, как перед грозой.
— Смотри, — Годунов ткнул пальцем в свёрток. — Привезли сегодня из Путивля. С нашим гонцом.
Григорий развернул тряпицу. Внутри лежал небрежно сложенный лист пергамента. Знакомый почерк, знакомые слова — это был один из его текстов, официальная версия гибели царевича Дмитрия. Но кто-то нанёс поверх текста, на полях и между строк, другие записи. Корявые, выведенные сажей или углём, но разборчивые.
«Не верьте боярской лжи!»
«Дмитрий-царевич жив, сокрыт добрыми людьми!»
«Годунов чёрту душу продал, чтоб сесть на престол!»
«Ждём знака, православные! Освободитель близко!»
Григорий почувствовал, как кровь отливает от лица. Это была не просто крамола. Это был вызов. Пропаганда на пропаганду. Паразит, внедрившийся в официальное сообщение.
— Как? — выдавил он.
— Как? — Годунов язвительно усмехнулся. — Очень просто. Наш грамотей в Путивле зашёл в кабак отдохнуть, да и заснул. А проснулся — сумка с грамотами вскрыта, часть их испорчена. Весь город уже читал. И не только читал — переписывает. Это, — он пнул свёрток, — уже пятый список. Они наши же грамоты используют как бумагу для своей пропаганды! Чёртово гнездо! Я велю выжечь Путивль дотла!
Он встал, с силой отшвырнув стул. Его лицо исказила знакомая гримаса паранойи.
— Государь, это лишь усугубит ситуацию! — поспешно сказал Григорий. — Сожжешь Путивль — получишь десяток новых очагов смуты. Они этого и ждут! Это провокация!