В кабинете Годунова, однако, было жарко. Не только от пылающей во всю мощь печи, но и от накала страстей. За столом сидели трое: Годунов, Григорий и Патриарх Иов. Перед ними лежали два свитка. Один — отчёт из Путивля, написанный тайным агентом Григория. Другой — донесение от царского воеводы из того же города.
— Итак, — Борис откинулся на спинку кресла, его лицо выражало редкое, почти мальчишеское удовлетворение. — Твои «ценные грамоты» сработали. В Путивле наши люди подкинули в кабак твой «ответ праведного казака» — эту… как её…
— «Повесть о беглом чернеце Гришке», — подсказал Григорий. — Где подробно, с деталями, описано, как будущий самозванец воровал куриц и блудодействовал в Литве.
— Да. И что же? — Годунов обратился к Патриарху. — По словам агента, в городе раскол. Одни кричат, что всё ложь, другие сомневаются. А главное — никто не посмел испортить новую грамоту! Пергамент с висячей печатью и впрямь оказался им не по зубам. Боятся.
Патриарх Иов благодушно кивал, поглаживая седую бороду.
— Мудрое решение, брат Григорий. Не силой, но хитростью и благочестием побеждать ересь. Сие угодно Богу.
— Но воевода пишет иное, — Григорий указал на второй свиток. — Он сообщает, что некие люди, скрывающие лица, по-прежнему распространяют крамолу. Только теперь они не портят грамоты, а пишут свои, мелкие, на дешёвой бумаге. И шепчут, что «московские бояре подкупили ляхов, чтобы те оклеветали истинного царевича». Уголь не гаснет, государь. Его лишь засыпали пеплом.
Удовлетворение на лице Годунова сменилось привычной мрачной озабоченностью.
— Значит, борьба продолжается. Что ж, я готов…
Внезапно дверь кабинета распахнулась без стука. На пороге стояла Ирина Годунова. Лицо царицы было белым как снег за окном, в руках она сжимала смятый клочок бумаги.
— Борис… — её голос дрожал. — Брат… Гляди, что по Москве разносят!
Она бросила бумажку на стол. Это был листок, отпечатанный на убогом, самодельном станке. Качество было отвратительным, буквы расплывшимися, но текст читался ясно:
«Народ православный! Царь Борис, душегубец, не довольствуясь престолом, посягнул на саму веру! Советник его, чернокнижник Григорий, коего все называют Антихристовым предтечей, ввёл новые, сатанинские порядки! На стройках его работники едят с одной чаши, как псы, и спят вповалку, мужчины и жёны чужие! Смешение чинов! Разврат! А за ослушание — казнь! Сие есть подготовка к царству Антихриста! Спасайте души! Не слушайте слуг диавольских! Истинный царь Дмитрий идёт восстановить благочестие!»
В кабинете повисла гробовая тишина. Григорий чувствовал, как земля уходит из-под ног. Удар был нанесён не по государству, не по Годунову, а лично по нему. И он был страшнее любого обвинения в колдовстве. Его реформы, попытки улучшить жизнь людей, были представлены как дьявольские происки. «Смешение чинов» — это его правила совместных обедов для мастеров и работников. «Спят вповалку» — это общие тёплые бараки для рабочих, которые он ввёл вместо ночёвок у костров.
Годунов первым нарушил молчание. Он не закричал. Его голос стал тихим и страшным.
— Кто? — одно-единственное слово прозвучало как удар хлыста.
— Я… я не знаю, — прошептала Ирина. — Мне подкинули в карету. Говорят, такие листки нашли сегодня утром на папертях десятка церквей.
Патриарх Иов поднял листок дрожащей рукой. Его лицо выражало ужас.
— Сия… сия мерзость… это уже не ересь, а прямая хула на Духа Святого! Обвинять в служении Антихристу благочестивые начинания! Надо сжечь это! Немедля! И найти типографию!
— Типографию они уже сменили, — мрачно констатировал Григорий. Его разум, ошеломлённый первым ударом, уже работал, анализируя. — Это не кустарная работа. Это печать. Примитивная, но печать. Значит, у них есть станок. И мастер. И деньги. Это не юродивые из Путивля. Это враг здесь, в Москве. Умный, расчётливый и знающий мои методы лучше, чем я предполагал.
Он посмотрел на Годунова. Тот смотрел на него, и в глазах бушевала буря. Григорий ждал обвинений, гнева, разрыва. Ведь это он, со своими реформами, дал врагу такое страшное оружие.
Но Борис неожиданно спросил:
— Что будем делать?
Вопрос, заданный на равных, полный доверия в самый критический момент, обжёг Григория сильнее любого упрёка.
— Мы не будем это отрицать, — сказал Григорий, чувствуя, как в закипает холодная, беспощадная ярость. — Отрицание лишь подтвердит их правоту в глазах толпы. Мы будем бить их их же оружием.
— Как? — в один голос спросили Годунов и Иов.