Дверь в покои тихо скрипнула. Вошла Ирина Фёдоровна, неся на подносе два серебряных кубка с горячим сбитнем. Царица была бледна, но её движения были по-прежнему исполнены врождённого достоинства. Она молча поставила поднос на стол, её взгляд скользнул по лицу брата, затем — по Григорию.
— Вы ссоритесь? — тихо спросила она.
— Нет, сестра, — Борис взял кубок, и его пальцы на мгновение коснулись её руки — жест почти незаметный, но полный глубокого понимания. — Мы… творим новую реальность. Брат Григорий предлагает учредить при дворе новую должность. Наместника для дел тайных.
Ирина посмотрела на Григория. За месяцы, прошедшие со смерти Фёдора, её настороженность сменилась сложной смесью зависимости и остаточного страха. Она видела, как этот человек, пришелец из ниоткуда, держит на своих плечах часть того груза, что гнул её брата. И видя сейчас их обоих — усталых, но единых в своей решимости, — она, казалось, сделала какой-то внутренний выбор.
— Брат мой, — сказала она, обращаясь к Борису, но глядя на Григория. — Царь Иван, отец твой названый, имел опричнину. И она была бичом Божьим для земли Русской. Будь осторожен в выборе инструментов, дабы не посеять ветер, пожинать который придётся детям нашим.
— Этот инструмент, сестра, не будет бичом, — твёрдо сказал Борис.
— Он будет щитом. Невидимым, но прочным.
Он повернулся к Григорию.
— Хорошо. Я согласен. С сегодняшнего дня ты — Смотритель Государевой Тайны. Ты будешь подчиняться только мне. Ты получишь грамоту за моей личной печатью, дающую право требовать сведения от любого приказа, любого воеводы. Деньги из казны на твои нужды будут выделяться по моему устному слову. Отчитываться ты будешь тоже только устно. Никаких записей.
Григорий молча кивнул. Сердце бешено колотилось. Он только что получил власть, о которой не мог и мечтать. Власть, сравнимую с властью самого царя. И он понимал всю её чудовищную тяжесть. Один неверный шаг, одно необоснованное подозрение — и он сам станет монстром, против которого боролся.
— А теперь, Смотритель, — в голосе Бориса вновь зазвучали стальные нотки. — Первое задание. Шуйский. Я не велю его арестовывать. Но я хочу знать о нём всё. Каждую его мысль, каждую потраченную копейку, каждого человека, с кем он обменялся взглядом. Сделай так, чтобы тень его стала для него же прозрачной. Найди слабость. Не ту, что видна — гордыню и властолюбие. А ту, что спрятана.
Григорий снова взглянул в окно. Народное веселье на улицах казалось теперь не просто чужим, а опасным, слепым. Он стоял на пороге, за которым его знание истории должно было превратиться в знание человеческих душ, а прагматизм — в холодную, всепоглощающую машину власти.
— Будет исполнено, государь, — сказал он тихо, и эти слова прозвучали как клятва. — Я найду его слабость. И когда мы нанесём удар, он даже не поймёт, откуда пришла беда.
Борис одобрительно кивнул, и в его глазах мелькнуло нечто, что Григорий видел впервые за всё время их знакомства. Не просто доверие. Не просто расчёт. А некое подобие… родства душ, сплавленных в единой, титанической работе по перекройке судьбы.
— Иди, — сказал царь. — И начинай. А я… я пойду к царевичу. Посмотрю, как он учит грамоту. Иногда лишь глядя на него, я понимаю, ради чего всё это.
Когда Григорий вышел из палат, его встретил резкий, весенний ветер. Он прошёл по двору, не видя ничего вокруг. В его голове уже выстраивались схемы, цепочки, возможные кандидатуры. Он должен был создать организацию с нуля, используя лишь принципы из будущего и людей из прошлого.
У ворот ждал верный подьячий из Разрядного приказа, Семён, человек, чью преданность Григорий проверил уже не раз.
— Брат Григорий, — поклонился тот. — От Патриарха гонец. Просит совета по поводу окружной грамоты о самозванце.
— Потом, Семён, — отрезал Григорий. Его голос звучал непривычно жёстко. — Сейчас у нас есть дело поважнее. Собери всё, что есть на князя Василия Шуйского. Не доносы. Всё: роспись его вотчин, список холопов, кому он даёт деньги в рост, с кем из родни ведёт тяжбы, кого из слуг жаловал в последний год. И найди мне двух человек. Тихих, незаметных, но с глазами-буравчиками. Одного — из его же дворни. Другого — из дьяков Посольского приказа.
Семён, широко раскрыв глаза, кивнул и бросился исполнять приказ.
Григорий остался один. Он был больше не пророком, не советником, не учителем. Он стал теневым наместником. И первой тенью, которую ему предстояло развеять, была тень человека, который, как он знал из своих книг, трижды присягал разным царям и в итоге взошёл на трон, утопающий в крови. Этого он допустить не мог. Ради Фёдора, ради Бориса, ради той России, что начинала прорастать сквозь трещины в истории, он должен был остановить Шуйского. И он сделает это. Не силой, не страхом, а знанием. Тотальным, всепоглощающим знанием. Игра вступила в свою решающую фазу.