Жизнь свелась к трём местам: келье, трапезной и книгохранительнице. С последней у него сложились особые отношения. Старец Паисий, оказавшийся не просто хранителем, а живой энциклопедией, постепенно стал первым и единственным другом в этом мире. Он был кроток, молчалив и обладал той самой мудростью, которую Григорий тщетно искал в своих учениках. Они часами сидели рядом: Паисий, с закрытыми глазами, на ощупь перебирая свитки, и Григорий, читающий ему вслух или сверяющий описи.
— Ты не похож на переписчика, брат Григорий, — как-то раз тихо произнёс старец.
Григорий вздрогнул, отрываясь от листа с перечислением вкладных книг.
— Почему так, отче?
— У тебя взгляд не книжный. У переписчиков взгляд потухший, в буквы уставные ушедший. А твой взгляд… живой. Ищущий. Как у полководца, что на карту смотрит.
Григорий сглотнул. Старик был куда проницательнее, чем казался.
— Я… много странствовал, отче. Видел разные земли.
— Это заметно, — кивнул Паисий. — И слышно. Ты говоришь, как иноземец, выучивший нашу речь по Псалтырю. Правильно, но… без души. Без корня.
Чтобы завоевать большее доверие и облегчить свою жизнь, Григорий решил проявить инициативу. Он заметил, что система хранения рукописей, за которую отвечал Паисий, была хаотичной. Свитки и книги стояли вперемешку, без должной тематической или хронологической сортировки. Он предложил старику провести ревизию и составить новую, подробную опись.
— Зачем? — удивился Паисий. — Всё и так на своём месте. Я знаю каждую книгу.
— Простите за грубость, а если вас не станет, отче? — мягко возразил Григорий. — Кто тогда разберётся в этом богатстве? Надо оставить память. Для будущих поколений.
Аргумент подействовал. Паисий, для которого мысль о вечности была куда реальнее сиюминутных забот, согласился. И работа закипела. Григорий с головой ушёл в знакомую ему стихию — систематизацию знаний. Он составлял каталог, используя методы, немыслимые для XVI века: перекрёстные ссылки, хронологические таблицы, тематические разделы. Паисий, сначала ворчавший, что «так никогда не делалось», вскоре проникся эффективностью нового подхода и лишь качал головой, бормоча: «Дивны дела твои, Господи… и помыслы человеческие».
Именно во время этой работы Григорий и совершил своё первое «предсказание». Вернее, это вышло случайно.
Он сверял данные в монастырской летописи с вкладной книгой — списком пожертвований. Внимание привлекла запись о том, что купец Потап Микитин, сделавший крупный вклад в монастырь, обещал после возвращения из Соликамска пожертвовать ещё и колокол.
— Интересно, сдержал ли слово купец? — вслух поразмыслил Григорий, листая книгу. — В летописи последних лет записи о новом колоколе нет. И вкладная книга давно не обновлялась. Может, караван задержался?
Паисий, дремавший в углу, открыл глаза.
— Караван… да, слыхал я. Должен был он прошлою осенью вернуться. А нет его. Может застрял где.
В голове у Григория щёлкнуло. Он знал эту историю. Не конкретно про купца Потапа, но он помнил, что осенью 1593 года на Каме случилась ранняя, свирепая зима, погубившая несколько соляных караванов. Это было мелкое, малоизвестное событие, но для него, дотошного историка, оно было фактом. Если караван не вернулся прошлой осенью при такой погоде — шансов выжить у него не было.
Через несколько дней в монастырь приехал сын того самого купца. Лицо его было скорбным. Он подтвердил худшие опасения: отец погиб вместе с караваном.
Григорий в это время как раз находился рядом. Услышав горькую новость, он не удержался и с искренним чувством обречённости, обращаясь к Паисию, вздохнул:
— Вот видишь, отче, я же говорил. Ранний лёд на Каме… редко кого щадит. Надо запись о колоколе переместить в раздел неисполненных обетов. Погиб человек, не судьба была.
Григорий сказал это без всякого умысла блеснуть знаниями, просто констатируя печальный факт, который был для него очевиден. Но сын купца и отец Кассиан, стоявший рядом, переглянулись.
— Ты откуда знал про ранний лёд? — нахмурился казначей. — Вести из Соликамска с подробностями пришли только вчера. И обо льде никто не говорил — говорили о буре.
Григорий почувствовал, как кровь отливает от лица. Он попался. Глупо, нелепо.
— Я… — он лихорадочно искал оправдание. — От странников слышал… на прошлой неделе. С Уральских гор шли. Говорили, что зима там лютой выдалась, реки рано сковало. Я и подумал… если на верховьях Камы так, то и в низовьях не легче.