— Я ничего не сделал, государыня. Просто перестал делать. Перестал врать, хитрить, подтасовывать. Показал ему себя. И, кажется, в этом была правда, которой ему не хватало.
Григорий помолчал, глядя на её руки, сжимающие край пяльцев.
— Я знаю, вы не доверяете мне. И будете правы. Доверие нужно заслужить. Я лишь прошу дать мне этот шанс. Не как пророку. Как человеку, который хочет помочь вашему брату нести его крест. Больше ничего не могу предложить.
Ирина долго смотрела на него, и постепенно лёд в её глазах начал таять.
— Фёдор Иоаннович верил тебе, — тихо сказала она. — Он говорил, что в тебе есть свет. Я этого света не видела. Видела лишь холодный огонь расчёта. Но сегодня… сегодня я, кажется, начинаю понимать, о чём он. — Она кивнула. — Ладно. Шанс ты получил. Смотри же, не обмани его доверия. И моего.
В Кремле, однако, нашлись те, для кого новая реальность была подобна грому среди ясного неба. Князь Василий Шуйский, узнав, что Степан отпущен на свободу с царским жалованьем, а Григорий не просто не казнён, но удостоен долгой ночной беседы с государем, в ярости разнёс свой кабинет.
— Он что, совсем разум потерял?! — шипел Василий, обращаясь к своему доверенному дьяку. — Этот колдун, этот проходимец обвёл его вокруг пальца! Исповедь? Правда? Да он насмехается над ним! И мы все теперь будем держать ответ перед этим бродягой?!
Он понимал, что почва уходит из-под ног. Его главное оружие — интрига, намёк, компромат — теряло силу против того, кто добровольно сложил с себя все доспехи. Как бороться с тем, кто сам назвал себя грешником?
— Нет, это какая-то новая хитрость, — бормотал Шуйский, бегая по комнате. — Более тонкая. Более опасная. Надо ждать. И копать. Должна же быть у него настоящая тайна. Та, которую он не расскажет никогда.
Тем временем, в личных покоях Бориса шло совещание. Присутствовали лишь он, Патриарх Иов и Григорий. Царь выглядел по-прежнему усталым, но собранным. Он разложил на столе отчёты из северных уездов.
— Хлеб не родил, — без предисловий сказал Борис. — Весна холодная, дожди залили посевы. В некоторых волостях уже начался падёж скота. Твой «голод», Григорий, стучится в дверь. Что скажешь?
Старый Патриарх Иов смотрел на Григория с нескрываемым подозрением. Весть о его «исповеди» дошла и до него, но он, в отличие от Годунова, видел в этом не очищение, а новую ересь.
Григорий подошёл к столу. Он смотрел на карты и отчёты не как всезнающий провидец, а как учёный, анализирующий данные.
— Меры, которые мы начали, — запасы, амбары — это хорошо, Государь. Но их недостаточно. Голод — это не только отсутствие хлеба. Это — паника. Это — спекуляция. Это — бегство людей с земель, мародёрство. Нужны не только запасы, но и порядок.
— Церковь развернёт усиленную благотворительность, — промолвил Иов. — Монастыри откроют свои житницы.
— И это поможет, Ваше Святейшество, — кивнул Григорий. — Но нужно больше. Нужны царские указы. Первый: твёрдые цены на хлеб. Никто не имеет права продавать его дороже установленной цены под страхом конфискации. Второй: организация общественных работ. Ремонт дорог, укрепление городов. Люди будут получать еду за труд, а не за милостыню. Это сохранит их достоинство и предотвратит бунты. Третий: переселение. Из самых голодных уездов — в те, где ситуация лучше. Нужно организовать перевозки, обеспечить людей на новом месте.
Он говорил спокойно, деловито, опираясь не на знание будущего, а на логику и исторический опыт — как свой, так и почерпнутый из книг. Он не пророчествовал, он предлагал решения.
Борис слушал, внимательно глядя на Григория.
— Твёрдые цены… Бояре взвоют. Их карманы пострадают.
— Лучше пусть воют бояре, чем гибнет народ, Государь, — твёрдо сказал Григорий. — Народ, оставшийся без хлеба и крова, найдёт, кому предъявить счёт. И это будет не боярин-спекулянт, а вы.
Годунов мрачно усмехнулся.
— Учусь я у тебя, учитель, говорить горькие вещи. — Он перевёл взгляд на Иова. — Что скажете, Отче?
Патриарх долго молчал, разглядывая Григория.
— Меры… разумны, — наконец изрёк он неохотно. — Хотя и суровы. Но я не о том. Откуда у тебя, брат Григорий, сия мирская премудрость? Не от книг же одних?
Григорий встретил его взгляд.
— От ошибок, Ваше Святейшество. Своих и чужих. Я видел, к чему ведёт бездействие власти перед лицом беды. И теперь лишь предлагаю то, что, как мне кажется, может помочь. Решающее слово — за государем.
Иов покачал головой, но не стал спорить. Предложения были слишком здравыми, чтобы от них отмахиваться.
Борис откинулся на спинку кресла.