Глава 34
«Ибо Ты воспламенил нас огнём Своим, и мы от пути Твоего уклонились».
Жара стояла неестественная, удушающая. Солнце, тусклое и медное сквозь пелену высокой дымки, выжигало последние соки из и без того тощих всходов. Воздух над Москвой дрожал от зноя, но это была не живительная дрожь лета, а предсмертная агония земли. С севера, с новгородских и псковских земель, шли вести одна другой горше: «Рожь стоит, яко трость сухая, не колосится», «Скот пал, травы выгорели», «Пошли по миру целыми сёлами».
Григорий, стоя на Всполье, у строящихся по его чертежам общественных амбаров, чувствовал этот зной не только кожей. Он чувствовал его душой. Знание о том, что это лишь начало, что впереди — два года неурожая и чудовищный голод, давило тяжелее камня. Он делал всё, что было в его человеческих силах, но природа, этот молот Божий, была сильнее.
К нему подошёл дьяк из Приказа Большой Казны, молодой, но уже уставший от бесконечных расчётов человек.
— Брат Григорий, из Твери донесли: купец Таранов, тот, что по контракту зерно вёз, цену вздул. Говорит, либо платите втрое, либо зерно в Вологде продаст.
— По какому праву? — холодно спросил Григорий. — Контракт за его же подписью есть.
— Правом силы, — горько усмехнулся дьяк. — Говорит, дороги разбиты, подводчики дороже берут, разбойники по лесам шляются. Риск, мол, велик.
Григорий смотрел на полупустой амбар. Это была новая форма войны. Не мечами, а кошельками. Бояре и купцы, по чьим карманам он ударил твёрдыми ценами, мстили саботажем и спекуляцией.
— Напиши отписку в Разбойный приказ, — сказал Григорий. — Пусть дадут ему стрельцов для охраны обоза. За казённый счёт. Но если и тогда зерно не придёт… — Он не договорил, но в глазах дьяк прочёл нечто, отчего ему стало не по себе. — Найди мне другого поставщика. Скажи, что казна заплатит щедро, но вовремя.
Дьяк кивнул и поспешил удалиться. Григорий остался один, глядя на пыльную дорогу. Он понимал логику Таранова. В условиях надвигающегося хаоса выгоднее быть воронами, пирующими на падали, чем муравьями, запасающими на зиму. Ломать всегда проще, чем строить.
В Грановитой палате Борис Годунов принимал челобитную от делегации смоленских дворян. Они жаловались на воеводу, который, пользуясь слухами о голоде, забирал у них последний хлеб «на государевы нужды», а сам, по слухам, сплавлял его в Польшу.
— И мы, сироты твои, помираем голодной смертью, Государь! — вопил седой дворянин, бья челом. — А в Польше тем временем какой-то самозванец объявился, царевичем Дмитрием именуется, и сулит всем вольности да землицы!
Борис сидел на троне, неподвижный, как изваяние. Лицо его было каменным, но Григорий, стоявший по правую руку, видел, как дрогнул мускул на его щеке. Слух о самозванце, которого он так старался упредить, всё-таки вырвался на свободу, как джинн из бутылки. Голод стал для него питательной средой.
— Воевода будет сыскан и наказан, — ровным, лишённым эмоций голосом сказал Борис. — А вам будет выдано зерно из казны по твёрдой цене. Что до самозванца… — он сделал паузу, и в зале повисла звенящая тишина, — …то тому, кто приведёт его мне живьём, я пожалую вотчину и звание окольничего.
После приёма, оставшись наедине с Григорием, Борис скинул маску невозмутимости. Он был бледен, руки дрожали.
— Видишь? Видишь, Григорий? Они там, за рубежом, уже точат ножи! Они ждут, когда народ взвоет от голода, чтобы подсунуть ему своего царевича! А мои же бояре… мои же воеводы… — Он с силой ударил кулаком по подлокотнику трона. — Им бы только нажиться! Им плевать, что будет со страной!
— Они думают, что если страна рухнет, они подберут свои куски, — спокойно сказал Григорий. — Они не понимают, что в пожаре Смуты сгорят все. И они в первую очередь.
— Что же делать? — в голосе Бориса зазвучали ноты отчаяния. — Какие указы писать? Какую правду говорить? Они не слушают!
Григорий подошёл к окну, выходившему на Соборную площадь.
— Есть правда слова. А есть правда дела. Словами мы им уже всё сказали. Теперь пора делами. Таранов-купец… он не просто спекулянт. Он — щуп. Им пробуют тебя на прочность. Если ты уступишь ему, завтра таких Тарановых будут десятки.
Борис смотрел на Григория, и в его глазах загорелся знакомый, жёсткий огонёк.
— Ты предлагаешь сделать из него пример?
— Я предлагаю показать, что слово государево — железно. Что тот, кто крадет у голодных, — враг. Не государства. А твой личный враг. И враг всех, кто надеется на твою защиту.