— Живой! — выдохнул мальчик. — Лекарь говорил, коли пить начнёте — отойдёте!
Григорий медленно повернул голову. Слабость была всеобъемлющей, будто его тело превратили в вату, но адская боль и жар отступили. Затягивающаяся язва под мышкой лишь ныла, напоминая о перенесённой битве. Он был разбит, но жив. И это осознание наполняло его странным, тихим спокойствием.
Выздоровление шло медленно, но упрямо, словно весенний ручей, пробивающий себе дорогу сквозь лёд. Первые шаги от кровати до скамьи у окна стали личным подвигом. Он сидел, закутанный в одеяло, и смотрел на осеннее солнце, которое золотило купола храмов. Москва за стенами его покоев жила — он слышал отдалённый гул голосов, скрип телег, звон колоколов. Этот шум жизни был теперь ему не чужд. Он был его частью.
Лекарь Аникита, ворча, менял повязки.
— Кость цела, дух крепок. Сил, правда, ни на что нет, но это наживное. Год-другой — и оклемаешься.
Григорий кивал. Он не торопился. Эта вынужденная пауза давала возможность увидеть всё иначе. Прежняя гонка, постоянное напряжение, борьба — всё это казалось теперь суетой. Он смотрел на зарешечённое окно и видел не большой, сложный организм, который нужно было лечить не скальпелем, а терпением и заботой.
Однажды дверь в его покои отворилась и на пороге появился доверенный дьяк. Он осторожно переступил через кадку с тлеющей полынью и положил на стол рядом с Григорием свёрток.
— Государь повелел: «Пусть совесть моя знает, что творится с телом моим — землёй Русской. Коли силы нет действовать, пусть хотя бы видит».
Григорий взял перо.
— Федя, передай дьяку. Пусть отнесёт государю.
«Силы возвращаются. Скоро буду полезен».
На следующее утро он, опираясь на палку, совершил своё первое путешествие за стены подворья. Его вынесли в кресле на крыльцо. Воздух ударил в лицо — холодный, свежий, пахнущий дымом и хлебом. Григорий сидел и смотрел, как москвичи — сначала робко, а потом всё увереннее — шли к длинным столам под большим навесом. Он видел, как им разливали похлёбку, как люди не просто ели, а начинали разговаривать друг с другом, смотреть по сторонам без прежнего животного страха.
К нему подошёл приказчик, молодой подьячий Сидор.
— Брат Григорий, народ идёт восстанавливать силы после мора. И не только бедные. Вот вон тот, в добром кафтане, — мастер-каменщик. Работы нет, пришёл.
— И пусть приходит, — улыбнулся Григорий. — Хлеб — он для всех один.
В этот момент он почувствовал прилив сил. Он видел зарождающийся порядок.
Вечером того же дня к нему в покои постучали. На пороге стояла сама царица Ирина Фёдоровна. В руках она держала небольшой туесок.
Брат Григорий, — сказала она мягко. — Рада видеть тебя на ногах.
Она протянула ему туесок.
— Это от меня. Яблочные косточки из нашего сада в Вознесенском. Говорят, сады лечат душу не хуже, чем лекарства — тело. Посадишь весной?
Григорий взял туесок. Шершавые, твёрдые косточки лежали на его ладони, как капли будущего.
— Обязательно посажу, государыня, целый сад.
После её ухода Григорий вышел на крыльцо. Сумерки сгущались, но в них уже угадывался отсвет завтрашнего дня. Он разжал ладонь и посмотрел на семена. Возрождение начиналось не с громких побед, а с тихих, простых шагов: миска похлёбки для голодного, семя в земле, доверие между людьми. И это наполняло его глубоким, светлым миром.
Утро застало Григория за составлением списка. Сидя у окна своей кельи, он выводил аккуратные столбцы: названия городов, количество жителей, примерные запасы зерна. Солнечный свет, падающий на пергамент, казался добрым предзнаменованием.
— Барин, уже шестой день работают столовые! — влетел в келью сияющий Федька. — Народ благодарит царя! Григорий улыбнулся.
Его размышления прервал визит дьяка из Приказа Большого Дворца.
— Брат Григорий, — почтительно поклонился тот. — Государь просит ваших советов.
Григорий кивнул. Он ожидал этого. Взяв палку, он с новыми силами поднялся.
— Проводите меня к государю. Есть мысли, которые лучше изложить лично.
В Золотой палате Борис выслушивал доклад о состоянии казны. Лицо его было озабоченным, но не отчаянным.
— Григорий! Вижу, силы возвращаются. Говори, что придумал.
— Борис Фёдорович, — начал Григорий, опираясь на палку. — Столовые — это мудрая инвестиция в спокойствие страны. Но чтобы они работали, нужен постоянный источник. Предлагаю ввести «пятую деньгу» — чрезвычайный налог с тех, кто имеет большие доходы: бояр, монастырей, богатых гостей. Средства пойдут конкретно на закупку хлеба и организацию общественных работ.