— Подойди, подойди, брат Григорий, — голос у царя был тихий, немного визгливый, но приятный. — Не смущайся. Птицы божьи смирению учат. Посмотри на них.
Григорий выпрямился и подошёл ближе.
— Великий государь…
— Оставь, оставь эти титулы, — махнул рукой Фёдор. — Здесь я не царь, а раб божий Фёдор. Говорят, ты из Андроникова монастыря? Старец Паисий там, слепой? Как он? Здравствует?
— Здравствует, государь. Молится о вашем здравии.
— Добрый старец, — оживился Фёдор. — А голуби… любишь голубей, брат Григорий?
Григорий посмотрел на птиц, сновавших вокруг. Он вспомнил городских голубей, которых считал летающими крысами. Но здесь, в этом саду, они были другими. Символом.
— Голубь — птица кроткая, государь, — осторожно начал он. — На него снизошёл Дух Святой. Он не сеет, не жнёт, но Господь питает его. В нём нет злобы мирской.
Лицо Фёдора озарилось улыбкой. Он нашёл родственную душу.
— Верно! Верно говоришь! — он аккуратно снял с колен голубя и отпустил его. — Все вокруг: бояре, воеводы — твердят о силе, о грозе для супостатов, о казнях… А Христос-то ведь учил кротости. Вот и я думаю… сила-то настоящая не в мече, а в смирении. Так ли?
Григорий почувствовал, как сжимается сердце. Перед ним был не просто правитель. Перед ним был человек, чьё мироощущение в жестоком XVI веке было аномалией, обрекающей его на страдание.
— Сила, государь, бывает разная, — сказал Григорий, подбирая слова. — Есть сила меча, и она нужна, чтобы оградить овец от волков. А есть сила духа, чтобы самим овцам волками не стать. Первая — для тела, вторая — для души. Мудрый правитель обладает обеими.
Фёдор задумался, глядя в небо, где кружили его голуби.
— Мудро сказано… Для души… А часто ли наши души помнят о ней, о силе-то духовной? — он вздохнул и перевёл на Григория свой ясный, печальный взгляд. — Говорят, ты прозорлив. Что видишь? Что грядёт на землю Русскую?
Вот он. Главный вопрос. От ответа зависело всё. Григорий понимал, что не может говорить с царём языком политики или предсказаний бед. Он должен говорить на его языке — языке веры и притч.
— Вижу я, государь, тучи на горизонте, — тихо начал он. — Но солнце правды Христовой не затмить никаким тучам. Беды приходят за грехи наши. Маловерие, гордыня, жажда стяжаний… Но есть оружие против них.
— Какое? — с детской непосредственностью спросил Фёдор.
— Милосердие, государь. И милостыня. И молитва. Сильнее меча и копья — молитва праведника. Она грады укрепляет. Я читал в летописях: когда князь творил милостыню и молился, даже враги отступали, чудесами божьими побеждаемые.
Он не лгал. Он говорил то, во что верил сам царь, но говорил это с убеждённостью человека, знающего историю. Он приводил примеры из летописей, которые Фёдор, человек начитанный, конечно, знал.
— Да, да! — кивал царь, и в его глазах загорался огонёк. — Так и есть! Так и есть!
Они просидели в саду больше часа. Григорий избегал любых конкретных предсказаний, но умело вплетал в разговор свои знания. Он говорил о важности укрепления городов, о помощи сирым и убогим, о том, что истинная сила государства — в вере и справедливости. Всё это было облечено в форму духовных бесед, но по сути являлось готовой программой действий, идеально совпадающей с собственными чаяниями царя.
Когда Григорий наконец собрался уходить, Фёдор остановил его.
— Брат Григорий… Не хочешь ли остаться при нас? — спросил царь просто. — Для душеполезных бесед. Скучно мне с одними боярами. О деньгах да о войнах толкуют. А ты… ты о душе. Будь нашим молитвенником.
Григорий снова поклонился, скрывая охватившее его волнение. Это был успех. Невероятный успех.
— Великая честь для меня, государь. Только с благословения игумена…
— Игумену наш указ будет, — махнул рукой Фёдор. — Место тебе в келье рядом приготовим. Будешь ко двору приходящим. Ну, ступай с Богом.
Григория проводили те же стрельцы. Выходя из Кремля, он чувствовал себя иначе. Он был не безродным странником, а «царёвым молитвенником». Он получил доступ к самому сердцу власти.
Но, проходя через Соборную площадь, Григорий почувствовал на себе тяжёлый, колючий взгляд. Он обернулся. Из окна одного из приказных зданий на него смотрел человек. Высокий, с умным, но холодным лицом, с острой бородкой и пронзительными глазами. Взгляд был оценивающим, лишённым тепла, полным скрытой угрозы.
Григорий узнал его сразу, по портретам и по описаниям. Борис Фёдорович Годунов.
Их взгляды встретились всего на мгновение. Но Григорий понял всё. Его появление при дворе не осталось незамеченным. И у него появился могущественный враг.