— Батареям… ОГОНЬ!
Команда, переданная флажками, была исполнена мгновенно.
Весь холм окутался густыми клубами белого дыма, и воздух разорвал сокрушительный рёв тридцати орудий, слившийся в один оглушительный удар.
То, что произошло дальше, было не сражением, а избиением.
Залп тридцати орудий, выплюнувших смертоносный груз картечи, ударил по атакующей коннице как молот Тора. Свинцовый ливень накрыл первые ряды, и они буквально исчезли в клубах снежной пыли, смешавшейся с багровыми брызгами. Лошади вставали на дыбы с пронзительным ржанием, сбрасывая седоков, которые тут же исчезали под копытами несущихся следом. Ровный галоп сменился хаосом, давкой и ужасом.
— Батарея первая! Цель — резервы за конницей! Ядрами! — Голос Григория, усиленный медной трубкой-рупором, резал воздух, невзирая на грохот. — Батареи вторая и третья! Перезарядка картечью! Готовность к отражению пехоты!
Расчёты работали как часы. Пока одни пушкари смоченными банниками тушили тлеющие остатки картузов в стволах, другие уже подносили новые заряды. Дисциплина и муштра сделали своё дело — скорость перезарядки была пугающей.
С холма было отлично видно, как в стане врага началась паника. Построение, и без того рыхлое, затрещало по швам. Пехота, которую гнали в атаку вслед за конницей, замедлила ход, увидев, во что превратились их всадники. Над их строями метались всадники с знамёнами, пытаясь восстановить порядок, но тщетно.
— Видишь, Аника? — не отрывая глаз от поля, сказал Григорий молодому дьяку, который с восторгом и ужасом записывал всё в свой журнал. — Они рассчитывали на ударную мощь и нашу панику. Но против математики и дисциплины их ярость — ничто.
В этот момент со стороны левого фланга противника послышался новый шум — нестройные крики и звуки рукопашной. Это ударила наша конница, до поры скрывавшаяся в лощине. Она врезалась в смешавшиеся порядки вражеской пехоты, не дав ей опомниться после артиллерийского шока.
— Время для общего наступления, — спокойно констатировал Григорий. Он повернулся к ординарцу. — Сигнал стрелецким полкам. Вперёд. Давить.
С холма, словно лавина, двинулись стрельцы. Они шли не толпой, а развёрнутым строем, их пищали с примкнутыми штыками-«багинетами» (ещё одно новшество Григория) сверкали на бледном солнце. Им уже не нужно было останавливаться для залпа — артиллерия сделала свою работу, расчистив поле.
Битва превратилась в преследование. То, что ещё утром называлось «войском самозванца», теперь было деморализованной толпой, спасавшейся бегством. Знамена были брошены, пушки, которые они не успели даже развернуть, остались стоять на позициях.
Небольшая группа всадников в польских доспехах и казачьих жупанах отчаянно пробивалась сквозь хаос, пытаясь уйти в сторону леса. В центре этого кольца, на вороном коне, скакал человек в богатых, но забрызганных грязью доспехах, с бледным, искажённым яростью и страхом лицом. Тот, кто называл себя царевичем Дмитрием.
— Прорваться! К лесу! — кричал он, хлестая плетью своего коня, но путь им преградил свежий заслон стрельцов, вышедший из лощины по приказу Григория именно для таких «гостей».
Завязалась короткая, жестокая схватка. Горстка телохранителей, бившихся с отчаянием обречённых, была скошена точными залпами. Самозванец, увидев, что кольцо смыкается, в панике свернул в сторону, к мелкой замёрзшей речушке.
Именно там его и настигли. Не регулярные стрельцы, а те, кого он больше всего презирал и на кого больше всего рассчитывал — вольные казаки из донских станиц, примкнувшие к нему в надежде на добычу. Но теперь, увидев разгром, они быстро сориентировались.
— Держи вора! — крикнул один из них, коренастый атаман с шрамом через глаз. — Царю Борису подарочек сделаем!
Несколько всадников окружили Лжедмитрия. Тот отчаянно отбивался саблей, в его глазах читался уже не гнев, а животный, панический ужас несостоявшегося актёра, попавшего в свой последний спектакль.
— Я царь! Я Дмитрий! — выкрикнул он, но в его голосе была лишь истерика.
— Царь-воровской, — усмехнулся атаман, ловко парируя удар. — Слышал я твои речи. Льстивы очень. Словно заучены.
В этот момент один из казаков, подкравшись сбоку, метнул тяжёлую пику. Удар пришёлся в плечо, между пластинами доспеха. Лжедмитрий с криком боли выронил саблю и свалился с коня на лёд замерзшей речушки.
Он ещё пытался подняться, когда атаман подъехал вплотную.
— Помрешь, Гришка, как и жил — вором и обманщиком, — спокойно сказал он и нанёс точный, тяжёлый удар топором.