— Дышите, доктор Хэйли, пока можете. Потому что в любой момент ваше горло тоже может стать тонкой трубочкой, а сердце перестанет качать кровь по сосудам. Может, это будет шок. Может, удушение. К вам много желающих посетителей. Вы хотели смерти, доктор. Будьте уверены, она придёт. Придёт, и вы поймёте, что со мной сделали, только когда последний вздох покинет ваши лёгкие.
Эвелин стремительно вышла за дверь, слегка запнувшись о закрывающую защёлку, и исчезла в толпе снующих белых халатов, изредка перемежающихся цветной одеждой посетителей. Лорелея Хэйли впервые в жизни плакала от страха и отчаяния, быстро потеряв из виду хрупкий силуэт своей предполагаемой убицы.
Она успела пережить самые ужасные несколько часов в своей жизни. Ожидание смерти оказалось намного хуже самой смерти. На ночь ей вкололи обезболивающее, и дыхание вдруг стало тяжёлым, а перед глазами мутнело всё сильнее. Когда пальцы посинели и стали дрожать от недостатка кислорода прямо перед тем, как Хэйли потеряла сознание, она поняла — это её последняя ночь. В ушах снова и снова звенели слова Аллен, будто сквозь толщу воды. Ад — это до безумия отчаянно надеяться и раз за разом терять свою надежду. Ад — это умереть, когда так отчаянно хочешь жить.
Закрыв глаза, Хэйли отправилась в ад. Утром оттуда она не вернулась.
Глава 21
— Ну что, не зря поставила свою войну выше Блейка? — с иронией смотрел на неё Джон, развалившись в кресле.
Эвелин назначила ему встречу, и Харди почему-то согласился. Разумеется, выделывался до невозможности, пусть даже ему очень нравилось вертеться в самом центре урагана. Особенно — смотреть на перекосившееся лицо миссис Блейк при упоминании Генри. Тот упрямо строил из себя обиженного и не общался как с Джоном, так и с женой уже третий день кряду.
— Как видишь, нет, — без ложной скромности призналась она, кидая на стеклянный столик свежий газетный выпуск. — Ты мог на этом заработать. Я предупреждала тебя.
— Чтобы ты потом сдала меня за инсайдерскую торговлю? Нет, спасибо, — ухмыльнулся он. — Это ты у нас звезда. А я содрогаюсь от одной мысли о тюремной баланде.
— Тебе бы только на пользу пошло, а то ничем, кроме спиртного, не питаешься, — иронично усмехнулсь Эвелин и кивнула в сторону газеты: — Не хочешь на реабилитацию?
На первой полосе «Сити Обзервер» красовалась живописная фотография примостившейся среди гор клиники, а чуть выше жирными буквами пестрил кричащий заголовок. Харди только усмехнулся: материал ещё и разбили на разделы, один провокационнее другого. «Принудительное заключение в психиатрии: лечит или калечит?» «Третий этаж Хоуп Хэйвен: взгляд изнутри». «Дееспособность и опекунство: за или против». Эвелин везде упоминалась как анонимный источник — где Джон смог распознать её слова — и эта статья вместо ожидаемой истории несчастной девушки внезапно оказалась злободневной критикой законов и порядков.
— А ты не сидишь сложа руки, — не то с сарказмом, не то с одобрением заметил он, откладывая в сторону материал. — Анонимность? Неплохо.
— Я собираюсь опубликовать полную версию, как только всё немного поуляжется. А пока пусть копают. Излишнее внимание, неизбежное после раскрытия моей личности, ещё никому не помогло. Сначала нужно разобраться с тем, что уже есть.
— А потом откроешь свой фонд помощи жертвам психушек и станешь иконой справедливости и морали? — заухмылялся Харди, представляя Аллен на многочисленных ток-шоу. Пускающей одинокую слезу и рассказывающей свою драматичную историю. Пишущей вдохновляющие мемуары. — Возможно, про тебя даже кино снимут.
Эвелин осталась невозмутима, не разделяя его настроения.
— Ты сделал то, что я просила?
— Труп доктора ещё не остыл, а ты уже торопишься на новый раунд? Ты не счастлива?
— Счастлива, — тут же заверила его она, ответив излишне поспешно.
Выглядела Аллен умиротворённо и не собиралась подавать виду, что эйфории от возмездия хватило ненадолго. Будто дамоклов меч, над головой завис Шарп со своими головорезами, а Генри, дающий силы сражаться, попросту исчез. Эвелин осталось только не спать ночами и с головой зарыться в бумаги, разыскивая хоть что-то полезное, вспоминая азы, которым учили её родители.
И следующий вопрос Джона прозвучал так жёстко, будто ей в лицо плеснули ледяной водой:
— Тогда что ты творишь?
— Ты о чём?
— К чему эта игра на публику и на чувствах высокоморальных личностей? — Харди оттолкнул от себя газету, и та проскользила по стеклянной поверхности. — Я понял, что так ты заявляешь о себе. Это ясно. Но обычно твои действия преследуют не одну цель за раз. Так что или я не прав, чего в принципе быть не может, или это тот самый случай.