Лив ранена.
Лив истекает кровью.
Её лицо перекошено страданием, и она еле сдерживает крик боли.
Генри не знал, как перестал дышать, но диафрагма не поднималась, замерев. Он смотрел в ищущие помощи зелёные глаза сестры, наполненные болью и страхом. А потом резко втянул в себя воздух, потому что мгновение могло решить всё.
— Надо зажать ей рану! Я… Врачи! Это же чёртова больница! Здесь пулевое ранение, срочно нужна помощь!
— Господи! — Аврора бросилась к дочери, сминая в комок простыню и прижимая её изо всех сил к плечу Лив. — Как ты? Как ты, моя девочка?
Оливия тихо вскрикнула, почувствовав новую волну боли, и закусила губу, стараясь не кричать.
— Очень больно. Голова кружится, — сдавленно ответила она, с ужасом глядя на залитую кровью постель.
— Зачем ты это сделала, глупышка? Зачем? — отчаянно спрашивала Аврора. — Он же был так опасен!
— Я… Я испугалась за Генри. Он хотел выстрелить.
Слёзы текли её по щекам, пока Генри втаскивал в палату несколько врачей в белых халатах, сливающихся в одно размазанное пятно. За ними же подоспела охрана, скручивающая бессознательного Стоуна. Когда Оливию увозили в операционную, Блейк уже теряла сознание от кислородной недостаточности, боли и потери крови, без движения лежа на постели. Генри и Аврора только могли провожать её отчаянным взглядом, пока она исчезала в дверях операционной.
— Вот же глупая! Но сильная. Она справится. Справится! — убеждал их обоих Блейк, глядя на искажённое горем лицо матери. — И даже болезнь не станет помехой для её выздоровления. Так и будет. Точно тебе говорю. Главное, что помощь оказана вовремя.
Аврора только мрачно смотрела перед собой, глаза её были красными от невыплаканных слёз, а челюсти напряжены от ярости и отчаяния.
— Зачем ты связался с этой девчонкой? Я же говорила тебе, Генри, говорила! Это уже случалось и теперь случилось опять… Господи, сколько может страдать наша маленькая Оливия?! И из-за кого? Из-за этой ненормальной богачки?! Из-за её окружения?! Из-за чего?!
— Это не она стреляла в Лив!
— А кто?! Кто стрелял?! Стоун стрелял из-за неё! Она убивает людей, Генри! Очнись! Это ненормально! Она — монстр! Если с Лив что-то случится… — голос Авроры надломился, и она замолчала, захлёбываясь беззвучным рыданием.
— С Лив ничего не случится! Ничего, ясно?! — сорвался он, не в состоянии больше быть рациональным. — Она будет в порядке. Все мы будем в порядке. Не может быть иначе, чёрт подери! Понятно? Понятно?!
Он резко развернулся, будто стыдясь своего порыва, закрывая руками лицо, а потом жмурясь так сильно, что перед глазами побежали цветные круги. Стало так мучительно больно в груди, но Генри молчал, только беспомощно опустился на пол, подпёр собой стену неподалёку, кусал губы и беззвучно шептал молитвы всем богам, которых знал. Молил их о пощаде. Молил не забирать то, что он так отчаянно любил.
***
— Генри, я…
— Уходи, — он даже не повернулся в её сторону.
Опустив голову, Блейк сидел у дверей операционной, где спасали жизнь его сестре, и не мог посмотреть Эвелин в глаза. Потому что внезапно так остро ненавидел её за всю ту боль, что сейчас держал на своих плечах. Потому что просто не мог.
— Но… Я приехала, как только услышала…
— Уходи.
— Мне очень жаль, — её голос дрожал, а ком в горле мешал говорить чётко. — Я… Если я могу чем-то помочь, то я помогу. Как только смогу. Пожалуйста. Позволь мне помочь.
Генри молчал, едва справляясь с тяжестью ожидания. Он только повернул голову, с надеждой глядя на серые двери, и остался сидеть так, не двигаясь ни на дюйм. Не хотел смотреть ей в глаза. Не хотел.
— Не молчи, — попросила она, делая неуверенный шаг в его сторону.
— Я же сказал. Убирайся отсюда. Убирайся! — рыкнул Генри и всё-таки поднял на неё взгляд, но Аллен его не узнала. Это был не его взгляд. — Предлагаешь помощь? Серьёзно, Эвелин? Или шутишь? Это всё случилось из-за тебя! Из-за тебя Стоун пришёл угрожать моей семье. Потому что хотел найти тебя! Уйди, пока сюда не приехало ещё несколько психов с оружием! Оставь меня и мою семью в покое!
Она отшатнулась, раненная его фразами. Они были будто пощёчины со всего размаха — хлестали по лицу и добирались до самых больных мест. Эвелин впервые слышала в его голосе отвращение и ненависть, и от них её губы задрожали.