— Ты отвратительна. Хотела мстить. И мстишь. Убиваешь людей. Молодец. Прекрасная месть, Эвелин. Только скажи мне. Что тебе сделала моя сестра? Что плохого тебе сделала Оливия?! — Генри встал и теперь смотрел на неё с высоты своего роста, выплёвывая всю боль, будто яд. — Она на грани между жизнью и смертью, потому что очень больна. Никто не даёт гарантий, что она выдержит. Кажется, только я верю в то, что она справится! — он замолчал, переводя дыхание и напряжённо сглатывая. — Знаешь, я готов был пожертвовать собой ради тебя, но не своей семьёй. Это был мой выбор, а не их! Мы не имели права втягивать их в эту чёртову игру, Эвелин! Я просил тебя остановиться. Не принимать поспешных решений. Не творить чёрт знает что! Я просил тебя не спешить… И вот значит как ты отплатила мне за помощь? Спасибо! Это ты хотела услышать?
— Генри, нет! Я бы никогда не пожелала такого тебе и… Вообще никому бы не пожелала. Это же семья. Я знаю, каково это — терять близких, и…
— Ты ничем не лучше Шарпа и Уоллеса, Эвелин. Ты тоже бьёшь наотмашь, слепо следуя за своими амбициями и желаниями, не считая нужным подумать о других. О том, чем это чревато для них. В итоге страдают невиновные. Страдают все, кроме тебя, — Аллен отступила на шаг, опуская голову вниз, и Блейк готов был поклясться: по её щекам текут слёзы. — Давай, мсти мне за эти слова. Ведь тебе больно. Бей так, чтобы я больше и слова не мог сказать. Ведь так ты работаешь? Когда тебя бьют по одной щеке, нужно ударить так, чтобы противник не мог даже помыслить о втором ударе.
Эвелин молчала в ответ, тихо всхлипывая, а потом снова подняла глаза на Генри. На его лице было не прочитать эмоций — даже во взгляде поселилась бесконечная пустота. Она только с покорностью смотрела на него, ожидая приговора, и он не медлил:
— Не желаю тебя больше видеть. Уходи.
Аллен кивнула и отступила ещё дальше, раненная его безразличием.
— Жалеешь, что помогал мне в «Хоуп Хэйвен»? — спросила она, до боли впиваясь ногтями в ладонь.
И когда услышала его ровное:
— Да, жалею, — Эвелин Аллен с треском сломалась.
Глава 22
Тишина резала слух, в её густом коконе Эвелин слышала только своё глубокое шумное дыхание, мир плыл перед глазами, а в горле нестерпимо саднило от алкоголя. Она снова прижалась губами к резному горлышку бутылки, морщилась, но жадно глотала тёмно-янтарный коньяк, запрокинув голову. Потом закашлялась, зашаталась и потёрла глаза, бесполезно борясь с выступившими слезами. На вкус напиток казался отвратительным, будто разъедал внутренности, только попав в рот, словно растворённое жидкое пламя. От неприятного вкуса хотелось морщиться, а потом, спустя краткий миг тошноты и головокружения, мир возвращался на круги своя.
Эвелин никогда прежде не пила алкоголь — и она не считала им пиво и сидр, которые пару раз пробовала в школе, ни разу так и не испытав ожидаемого опьянения. Но оказавшись в огромном, пустом и бездушном особняке, раз за разом в сознании слыша эхо тихого, но уверенного «да, жалею», она нашла себя сидящей на полу, мелко дрожащей, колени сами прижались к груди, а руки обвились вокруг них. Они тоже дрожали, не слушались, глаза застилала густая пелена, и во время паники от очередного приступа, скрутившего все внутренности, Аллен поняла: она хотела обратно.
Она хотела в «Хоуп Хэйвен», где её уложили бы в кровать, воткнули в вену иглу, и боль закончилась бы в тот же миг, как лекарство потекло по кровеносной системе. Внутри расслабилась бы каждая мышца, слова опять перестали складываться в осмысленные предложения, а ещё невероятно захотелось бы спать от внезапной утраты ориентации в пространстве и времени, а эта нестерпимая тянущая боль в животе — потеряла своё значение.
Эвелин Аллен — наркоманка. И ей нужна новая доза.
Очередной приступ ломки скручивал и выворачивал наизнанку — Эвелин только в отчаянии закусывала губы и жмурилась от пелены слёз. Она не успела необратимо подсесть на препараты из больницы, но потребность в них нарастала с каждым днём — наравне с количеством навалившихся проблем. Справляться с порывами привыкшего к дозам организма было намного проще, когда рядом был Генри, бесконечно любимый, наполняющий счастьем без стимуляторов и успокоительного. А теперь… Теперь его не было рядом. Он был только где-то там, недосягаемо и мучительно далеко.