Пока они взлетали на крышу в лифте, Генри впервые встретился с Эвелин взглядом. В её глазах было почти пусто — до боли безэмоционально, только искра жизнелюбия тлела где-то в глубине, как последнее, что у неё осталось. Он набрал в лёгкие воздуха, чтобы хоть что-то сказать, развеять эту мучительную паузу, но створки лифта распахнулись. Привалившийся к зеркальной стене Джон застонал от боли в плече, и дружным строем они снова неслись вверх, по лестнице, на площадку с жёлтой буквой «Н» внутри круга.
Вертолёт взлетел тут же, стоило Генри захлопнуть за собой дверь. Блейк усадил Эвелин в одно из кресел, окликнул Максвелл и сбивчиво объяснял, что произошло в зале заседаний. В процессе рассказа Джина оглядела Аллен и одобрительно кивнула, мол, нормально, отделалась лёгким испугом. Джон же громко выругался и приземлился на одно из кресел рядом с Максвелл, требуя, наконец, уделить внимание и ему.
— Скажи честно, сколько мне осталось? — мученически простонал он, когда Джина засуетилась, увидев его ранение. — Я завещаю тебе свой любимый спорткар, только не молчи!
Он выгнал одного из парней сесть с другими в хвосте вертолёта и улёгся сразу на два кресла, тяжело задышал и страдальчески прикрыл веки. Максвелл закатила глаза:
— У тебя лёгкое ранение в руку, которое заживёт через две недели, балбес!
— Ты врёшь, чтобы я не паниковал, да? А на самом деле я уже умираю?
— О господи, просто заткнись и дай мне сделать тебе перевязку!
— Как я могу молчать, когда последние мгновения жизни пролетают перед глазами?!
Максвелл приложила антисептик к слегка кровоточащей ране на плече и придавила бинт. Харди тут же недовольно зашипел, когда кожу стало печь от спирта, и завозмущался:
— Аккуратнее, тут человеку плохо вообще-то!
— Что за детский сад, — снова закатила глаза Джина.
— У меня есть последнее желание!
— Лежи и не дёргайся!
— Это не совсем оно!
Она наклонилась к нему очень близко, рассматривая рану, полностью сосредоточенная, а Джон, несмотря на боль, не мог оторвать взгляда от её лица. Оно было так близко, так рядом, такое правильное и красивое. Пусть она порой вела себя хуже последней стервы (хотя это ему и нравилось), однако всё равно заботилась, чтобы причинить как можно меньше боли, обрабатывая рану. Внезапно подняв руку, он провёл ей по её волосам, приподнялся и прижался к губам. Глаза Максвелл распахнулись в изумлении через несколько мгновений, когда сердце внезапно пропустило удар от удовольствия, — он что, поцеловал её?! Джон? Джон Харди?! Она тут же отстранилась и почти покраснела, а потом перевела на него взбешённый взгляд.
— Ты чего творишь?!
— Умираю вообще-то!
— Ты не умираешь, идиот!
— После твоего поцелуя — конечно, нет!
— Придурок!
— Я знал, что тебе понравилось!
— Идиот!
— Когда захочешь повторить — скажи, — довольный, он ухмылялся, смотря на её покрывшиеся румянцем щёки, пока Джина пыталась перевязать его плечо.
Аллен же не отрывала взгляда от небоскрёба, всё ещё прокручивая в голове внезапно приобретённые воспоминания, и с трудом могла осознать, что в безопасности. Не могла поверить, что Генри рядом с ней. Её била мелкая дрожь, пока выходили последние секунды до взрыва бомбы, и Эвелин шёпотом просила прощения у мамы с папой, страшась сомкнуть веки хоть на секунду. Просила, умоляла простить и извинялась за всё, что произошло по её вине.
Истёк таймер на часах Джона — они пронзительно запищали, оповещая: пора. Сердце пропустило удар. Эвелин шокировано выдохнула, силясь не зажмуриться, а губы её задрожали. Но «Полис» не тряхнула исполинская рука, из окон пятидесятого этажа не вырвался огненный шторм, а за ним — не посыпались осколки и снопы искр.
Блеф… Это был блеф.
В вертолёте застыла гробовая тишина, только гудел двигатель и винт, рассекающий воздух, а Джон снова притянул к себе застывшую побледневшую Джину. Эвелин несколько секунд поморгала и задрожала, а затем протянула руки к Генри. Он тут же понял — заключил её в свои объятия, пока она уткнулась к нему в грудь и, наконец, заплакала. Это было не прощением, это было искуплением, и они оба это знали — уставшая сдерживаться Аллен и легко гладящий её по голове Блейк. Он сначала молчал, а затем просто тихо говорил, что приходило в голову. Что всё обязательно наладится. Что критический момент уже пройден. Что то, ради чего сражался Шарп, уже уничтожено его же руками. Она сквозь слёзы кивала и обнимала его крепче, отчаянно ища поддержки и утешения. Словно между ними не было обидных слов, не было ссор, не было признаний и ночных душевных разговоров — просто были они, здесь и сейчас, так мало и одновременно так много друг друга значащие, до боли незаменимые. Генри обнимал, а Эвелин — искренне прижималась к сильному плечу, пока вертолёт уносил их от событий, что однажды непременно вернутся в кошмарах.