— Думаю, что Генри пригодился бы инсайдер и союзник в твоём лице. Я сообщу о тебе человеку, который сейчас активно ему помогает. И, знаешь, не надо больше сражаться за кого-то без его ведома. Это пустое благородство часто выходит всем боком.
— Я не хотела навредить тебе, Эвелин.
Но настроение Аллен не располагало к всепрощению.
— Ещё созвонимся, Джина.
Эвелин в последний раз оглядела гостиную, наполненную сладкими воспоминаниями. Они с Генри не пробыли здесь и трёх недель, но после бесконечного кошмара это время казалось сказочным сном. Внутри всё сжималось от бессилия: и ведь не могла она не отпустить Блейка спасать сестру, хотя сразу же чувствовала ловушку. И ненавидеть Джину тоже не могла, несмотря на всё произошедшее. Даже предполагала, что никакой вины Максвелл в исчезновении Уоллеса нет, но всё равно чувствовала себя преданной из-за закулисных интриг.
Узурпатор Шарп хотел поговорить с ней и будто бы заключить какую-то сделку. Только Эвелин прекрасно знала, что эта сделка — со смертью. Она не переживёт эту встречу — а ей и без того слишком долго везло с выживанием. Брайан, подписывая отказ, уже знал, что собирается на охоту за её головой. Эвелин не хотела второй раз подобным образом искушать судьбу, а у Шарпа вряд ли был хоть один аргумент, способный заставить Эвелин хоть на секунду задуматься о заключении подобных контрактов. Кроме свободы Генри, разумеется. Эвелин Аллен до «Хоуп Хэйвен» могла бы пойти на этот абсолютно безрассудный и суицидальный шаг, но она — уже совсем не та юная девочка. Нет смысла начинать битву на условиях противника, прекрасно зная о его превосходящих силах. Аллен должна установить свои правила, не поддаваясь на провокации, не давая волю ярости и отчаянию. Только так она сможет выиграть.
За плечами Эвелин — её родители и их доли в компании, составляющие в совокупности тридцать процентов акций, и младшей Аллен выделили ещё шесть при рождении. Она считала это значительным аргументом в свою пользу. Доля Брайана в четыре раза меньше нынешней официальной доли Эвелин, но до расторжения опекунства его власть в совете была поистине безграничной. По сути контрольный пакет — сорок пять процентов — оказался в его руках, превращая собрания акционеров в пустую формальность, которую все соблюдают по привычке.
Она прятала синяки под глазами тональным кремом, бледность — румянами, оставляя на скулах умеренное количество придающей лицу свежесть розовой пудры. В этом мире слабость вызывала лишь жалость, не сочувствие, и расписаться в том, что её здоровье по-прежнему некрепкое, значило признаться в своём вероятном проигрыше. Макияж, имидж, стиль — всё это было будто ритуальным военным одеянием, призванным усилить своего носителя. Встречают всегда по одёжке, кто бы что ни говорил, и Эвелин это прекрасно знала.
Она смело шагала во тьму ночи, залитую холодным дождём, не ёжась от падающих сплошным потоком ледяных капель. Чёрное обтягивающее платье, спрятавшееся под стильным пальто с меховыми манжетами, скорее напоминало доспехи, чем вечерний туалет, дополняемое сверкающими новизной шпильками. Волосы свободно раскинулись по плечам и спине, изогнувшись на высоком воротнике и слегка слипаясь под проливным дождём, пока Эвелин усаживалась в салон такси.
Снятые в банке деньги лежали в сумочке рядом с папкой, отданной ей Джоном. Она каждый день снимала чуть меньше максимально допустимой суммы наличных, выдаваемых на руки, в разных отделениях банков — на ежедневные траты, одежду, обувь, и теперь убедилась в разумности подобного подхода. Кредитные карты были привычнее, но слишком ненадёжны, а наличка оказывалась кстати абсолютно всегда. Хотя бы для того, чтобы мгновенно оплатить услуги такси, остановившегося перед любимым рестораном Джулиана Линча.
Эвелин в одиночестве устроилась за крайним столиком у панорамного окна и поняла, почему Джулиан так любил здесь обедать: самый лучший вид на деловой центр города, самое сердце которого высоким шпилем пронизывало творение её отца и «Скайлайн» — обтекаемый «Полис» в семьдесят два этажа, бликующий своим симбиозом стекла и металла. Аллен утыкалась в файлы каждый раз, как горький ком в горле становился невыносимым, а глаза хотели слезиться, и раз за разом убеждала себя, что стоит попытаться простить Джона хотя бы за этот подарочек. А в следующий момент презрительно морщилась: эти документы — будто кость, небрежно кинутая хозяином после жестокого избиения с переломами и внутренним кровотечением. Харди собственноручно спихнул её с обрыва и дал ухватиться за протянутую тонкую ниточку, и она ненавидела его за это. Эвелин не избегала драки, просто терпеть не могла, когда её навязывали на своих условиях, не давая времени отдышаться и подготовиться.