— Собаки некрещённые, — презрительно выплюнул Блейк.
— Что ты там протявкал? — сузились глаза у копа, стоящего спереди.
— Хорошо, говорю, работу делаете. С ножом уголовников арестовываете, — выдохнул Генри. Ярость всё ещё застилала ему глаза.
— Это он на меня накинулся, господин начальник, — подобострастно выл на полу обездвиженный Блейком мужчина.
Так и было, но в своё оправдание Генри мог заметить: этот мудак провоцировал его весь вечер. Спрашивал про семью, причину попадания сюда и всяческими намёками помаленьку выводил из себя и без того отчаянного и злого Блейка. Только когда у того оказался нож, Генри всё понял. Шарп снова передал пламенный привет, через него пытаясь достать Аллен. Или просто хотел убить его — технически эти две вещи не отличались друг от друга. Пожалуй, Брайан не до конца поверил в холодное «мне плевать на него», хотя ледяного тона Эвелин испугался даже Генри. Блейк сам ей тоже не поверил и даже понял: не скажи она этой фразы — расклад для него оказался бы куда печальнее.
— Разберёмся, — гневно зыркнул на Генри коп, намекая на дурной расклад. — Переведите этого буйного в другую камеру до выяснения обстоятельств. Утром придут детективы и поговорят с ним по душам.
Блейк даже не знал, хорошо это или плохо, но дальше старался вести себя прилично, послушно шагая за копами. Они были те ещё ублюдки, продавшиеся Шарпу, но теперь он был в отчаянии. Потому что Блейк был преступником — он действительно нарушал закон, чтобы помочь сестре. И он готов ответить за всё, что делал, но только не в такой неудобный момент, лишённый связи с внешним миром. Генри просто с ума сходил от беспокойства: за свою семью, сестру и Эвелин, оставшихся без защиты в этом огромном бассейне из акул. Шарп не стал вредить Оливии — ему было не до неё. Брайан жаждал крови Эвелин и в Блейке увидел самый удобный способ добраться до неё. Только как он узнал, кто он такой? Как его зовут?
Генри пугало не столько возможное наказание — за всю свою жизнь, включая тот отрезок времени сомнительной морали с Миллером, он его заслужил. Ему было страшно оставлять Оливию, маму и Эвелин там, далеко, пока он сидел за решёткой с толстыми прутьями, в куда большей безопасности, чем они. Даже с учётом ножей и его расшатанных нервов. Каков будет следующий шаг в этой шахматной партии? И каково место каждого из них на доске? Ведь самого Блейка уже кинули в коробку, в которую, право дело, после игры падают и короли, и пешки.
Он надеялся, что Эвелин не придёт за ним. Лучше он будет гнить здесь до конца своих дней, чем Аллен окажется в руках своего кровожадного дядюшки. Она слишком умна для такого шага — так он себя успокаивал. Только её внутренний стратег мог обезопасить Эвелин от таких шагов. Храбрости бы у неё точно хватило.
Он надеялся, что мать и сестра оставят его на волю судьбы. Он так долго работал и столько усилий приложил, чтобы добиться шанса на выздоровление Оливии. Когда тот, наконец, появился, случилось это, и Генри не мог быть с ними рядом. И знал, что они его не оставят, а будут постоянно переживать за него.
Его не кормили и не поили, а воды предлагали только на многочасовых допросах, когда Блейк лишь сидел молча. Рассказывать правду — заманчиво, но не продажным копам Брайана, только и ждущим случая, когда бы его закопать. Порез на руке, полученный в драке, болел достаточно, чтобы поддерживать адреналин в крови на необходимом уровне, чтобы не потерять сознание. Вскоре они поняли, что беседы с Блейком бесполезны по своей сути, и оставили его в покое. Он потерял счёт времени, потому что в комнатах для допроса и камерах не было окон. Сутки, двое, трое?.. Неделя? Генри не знал, чувствуя жуткую сухость губ, боль и тошноту от голода в желудке. Только раз принесли какую-то жидкую похлёбку с хлебом и стакан воды, и Блейк накинулся на них, будто ничего лучше в жизни не ел. А потом снова сидел, мучимый страхами и одиночеством.
Генри прекрасно понимал их стратегию: взять его измором, долгие дни предоставляя самому себе, лишив даже общения. Он мог только догадываться, что прошло около двух-трёх дней, судя по отросшей щетине, но точнее прогнозировать не мог. Теперь он знал, что чувствовала Эвелин, находясь в бесконечном заточении в одиннадцатой палате «Хоуп Хэйвен», насколько страшно оказаться в подобной изоляции, не зная ничего об окружающем мире, сходя с ума от одиночества, горя и отчаяния. И как она там теперь?..