Выбрать главу

Мы отправились, в сопровождении вышеименованного Самуэля и Вильяма Смита, студента медицины, в каюту № 5, где мы нашли труп, который, как все мы убедились, принадлежал виконту Генриху Сеннону.

Тогда кормчий Самуэль, бывший свидетелем смерти его, объявил, что в три часа без пяти минут виконт Карл-Генрих Сеннон скончался на его руках, что тогда он, желая увериться, совершенно ли оставила его жизнь, поднес ему к лицу зеркало; видя, что оно остается чистым и, следовательно, дыхание прекратилось, он не мог более сомневаться в действительности смерти и пошел известить нас об этом происшествии.

По осмотре трупа, Вильям Смит, студент медицины, пассажир, лечивший покойного, сказал:

„Удостоверяем по долгу совести, что виконт Карл-Генрих Сеннон умер от желтой лихорадки, которой он, вероятно, заразился, покидая Гваделупу; что первые признаки ее обнаружились тому три дня и ход болезни был так быстр и ужасен, что, несмотря на все усилия, он умер от нее сегодня в три часа без пяти минут“.

В удостоверение чего мы составили настоящий протокол, который, по прочтении, подписан нами, врачом, подававшим покойному помощь, и нижепоименованным свидетелем.

Заключен на палубе, в открытом море, того же дня, месяца и года.

Подписали: капитан корабля Джон Дикс, шкипер Эдуард Тонсон и студент медицины Вильям Смит; кормчий же Самуэль объявил, что писать не умеет, и потому поставил крест».

Окончив чтение, Цецилия вскрикнула и упала без чувств.

XXIII

Несчастья идут толпой

Когда она пришла в себя, Аспазия давала ей нюхать спирт. Крик бедняжки был услышан даже в комнате маркизы, которая послала свою служанку узнать, что случилось.

Через минуту маркиза, видя, что Аспазия не возвращается, отправилась сама.

Несмотря на недостаток сочувствия между этими двумя женщинами, Цецилия бросилась в объятия своей бабушки и показала ей ужасный протокол, которого оледеняющее чтение разом положило конец всем ее мечтам, всем надеждам.

Протокол — это была сама смерть, холодная, безжалостная, неумолимая, смерть без всяких предостережений, коими сопровождают ее благость Бога и предусмотрительность друга.

И Цецилия постоянно могла произносить одно только слово: «умер! умер! умер!»…

Что касалось до маркизы, она была поражена: она с первого взгляда увидела все, что эта катастрофа заключала в себе ужасного для нее и для внучки.

Все надежды покоя, довольства и роскоши в будущем основывались на Генрихе Сенноне. Письмо, которое он писал за восемь дней до своего отправления из Гваделупы и в котором он описывал своей невесте, как велико его состояние, послужило основанием для вычислений маркизы. Теперь все было кончено; Генрих умер, бриллианты были проданы, все средства несчастного семейства истощены, и им не оставалось ничего, решительно ничего, особенно в глазах маркизы, потому что она не знала, что уже четыре или пять месяцев все жили только трудами Цецилии. Это заметила только Аспазия и потому два или три раза уже изъявляла маркизе желание удалиться в деревню на том основании, что расстроенное здоровье ее требует отдохновения.

Поэтому горесть маркизы была больше, нежели предполагала Цецилия; Цецилия не могла прочесть в глубине души своей бабушки истинную причину этой горести.

Это было счастьем для бедняжки, потому что при виде, что бабушка готова упасть, к ней возвратились силы для того, чтобы поддержать ее. Маркиза встала с постели в пеньюаре; ее отвели назад в комнату, где она опять легла в постель.

Цецилии недостаточно было этого холодного объявления о смерти ее жениха. Она хотела знать подробности, знать, каким образом дошло до нее это письмо. Короче, бедняжка, как несчастный, пораженный нежданным ударом, еще сомневалась; ей нужно было иметь уверенность в своем несчастье.

На письме был штемпель Морского министерства. Ей, естественно, пришла в голову мысль обратиться туда за нужными для нее сведениями. Она поручила бабушку попечениям Аспазии, накинула вуаль, взяла роковое письмо, вложила его в конверт, вышла, бросилась в фиакр и приказала везти себя в Морское министерство.

Подъехав к подъезду, она показала свой пакет швейцару и спросила его, из какого стола это письмо, он отвечал, что оно из секретариата.

Цецилия вошла в секретариат и спросила чиновника, который послал это письмо.

Он еще не приходил; она подождала.

Наконец он пришел; странное дело — с тех пор как она пришла в себя, Цецилия не проронила ни слезинки.