— Вот это нырнул!
— Силен, бродяга!
Ребята ни о чем не догадывались, считали, что он специально забрался на палубу, чтобы прыгнуть с нее. Никто из них такого сделать не мог.
На берег Костька вылез героем. Выжимая мокрые трусишки, он с удовольствием принимал похвалы, пожинал плоды славы.
С тех пор он стал известен в пригороде, как тот самый Кульчинский Костька, который нырнул с борта теплохода. Что скрывать, это было приятно. А секунды страха скоро забылись. Не так уж это было важно по сравнению со славой смельчака.
Секунды падения с теплохода он вспоминал редко. Но они настойчиво пришли на память после субботнего полета, когда он, двадцатишестилетний мужчина, летчик-перехватчик, вдруг испытал безотчетный ужас, потерял самообладание, пережил мгновения беспомощности. Но об этом, как тогда, в детстве, совсем не хотелось никому рассказывать.
Кульчинский миновал поворот шоссейки. Он злился на себя: дурак, не смог сразу посадить машину. Промазал.
Само по себе это было не страшно. Великое ли дело второй заход. С кем не бывает. Вон и замполита на днях гоняли на второй круг. Но после того, что случилось в субботу, неудачная посадка была досадной, хуже того — она настораживала. И, наверное, полковник думает; «Что это с Кульчинским, только благодарность заработал за умелые действия, за самообладание, и вдруг — махнул мимо полосы».
Константин усмехнулся. Подумал, что вчера отправил домой письмо с победной реляцией. Обращался в нем, как всегда, к матери, хотя на конверте выводил имя и отчество отца.
«Мутер, здравия желаю, — писал Костя. — Докладываю, что во вверенном мне гарнизоне — полный порядок. Прохождение службы идет нормально и даже с некоторыми успехами. Могу сообщить, что на днях схлопотал у шефа благодарность за грамотные действия в полете.
Этот факт может иметь немаловажное значение для боевой биографии вашего единственного сына. Как известно, имеется в перспективе должность старшего летчика, а затем командира звена, а затем… Но не будем заглядывать так далеко, хотя плох солдат, который не мечтает быть генералом».
Это место Костя подчеркнул жирной чертой, так как знал, что намек на продвижение по службе доставит матери несказанное удовольствие.
Далее обстоятельно перечислял цепы на мясо, рыбу, овощи и фрукты.
В конверт Костя вложил фотографию: лейтенант Кульчинский в кабине истребителя. Такого снимка у матери еще не было. Он пополнит «иконостас» на стене в «зале» — большой, прохладной комнате, которая особенно нравилась приезжим. Там были снимки Кости в курсантском и офицерском мундирах, в шлемофоне, в кожанке и еще много всяких Кость.
Вот и еще один Костя, бравый летчик в полете. Пусть с уважением разглядывают курортники… Может, взглянет и отец.
Собственно, пока нет оснований для беспокойства. Николаев ничего особенного не сказал. Так, пустяковые вопросы. «Когда прошел ближний привод? Видел ли полосу на последнем развороте?»
Но вид у полковника какой-то озабоченный. Лицо пасмурное. Кульчинский чутко улавливал недовольство начальства. Стоило ли так сердиться из-за одной неудачной посадки? Сказал бы просто: «требую улучшить технику пилотирования» — и вся игра. А то буркнул что-то невнятное и отвернулся.
Неужели догадывается о том, что действительно случилось в субботнем полете? У Константина захолонуло в груди.
И тут он увидел: у катапультного тренажера стоят майор Агеев, начальник ПДС и Витька Додонов. Конечно, ничего особенного, и все же? Любопытно. Как это, от полетов Додонова отстранили — а тренируется.
Додонов заметил Кульчинского, окликнул. Пришлось обождать, хотя сейчас говорить с ним не хотелось. И в то же время он с беспокойством ждал разговора. Так вот бередишь больной зуб: втягиваешь в него воздух, хоть и знаешь, что будет больнее. «Давай уж иди скорей», — мысленно торопил Виктора Кульчинский.
Чему улыбается Фитилек? Радостного у него, вроде, мало. Впрочем, у Витьки на лице всегда самое последнее чувство. Видно, удачно катапультировался на тренажере — и рад-радешенек, дурачок. Его от полетов отстранили, а он в восторге.
Константин первый начал разговор, чтобы Витька не лез с расспросами:
— Видел, я на посадке споткнулся? «Пусть знает, что ерундовое дело, сам, мол, понимаю и значения не придаю».
— Видел. Как же ты?
— Подумаешь, и на старуху бывает проруха. Не тебе одному достается. И мне не повезло.