Суббота, 20 мая. День
«Бета»
Московская область, Можайский район
Утро выдалось распрекрасное, теплое и свежее в меру. Я уже и «Родился завтра» дочитал, а вот «Операцию 'Вирус» берег, обещая себе прочесть дома. Сидел на лавочке, да млел. Единственная тень омрачала мои ясные душевные горизонты — свежая Инкина могила на здешнем кладбище. А что мы можем сделать для тех, кого больше нет? Помнить о них. Вот и весь сказ…
— Миша-а! — Лизин голос звенел серебрено и чисто.
— Дров нарубил! — громко отрапортовал я. — Воды натаскал! Печка топится…
— Да нет!.. — Щукина засмеялась, являясь воочию — в сарафанчике и босоножках. — В магазин надо съездить… Проводишь?
Про Шурика я не спрашивал. Хорошо, хоть не забрали обратно в Спецблок. Пусть лучше дома сидит, «наружку» не напрягает. А мне можно…
Я вывел позвякивавший звоночком «Урал». Ногу на педаль, толчок… Поехали! Лиза догнала меня на «Туристе».
Прикрепленных я не видел. Следовательно, их здесь полно.
— Миш… А ничего, если я с Сашей… в «Альфу»?
— Милости просим… — на лихом вираже я объехал лужу. — Ты у нас кто? Физик или лирик?
— Физик! — задрала нос мадам Щукина. — Младший научный сотрудник.
— О, как… У нас в институте уже работает один сотрудник с твоими роскошными «вайтлс»…
— Да ну тебя… — засмущалась девушка.
—…Ее зовут Лиза Пухова, — хладнокровно договорил я.
— Ой, это моя девичья… Ой… — Лизавета зарделась. — Она что, мой двойник?
— Ну, типа того. Как стану между вами, как стисну обеих… Сразу пойму, в чем диалектика материализма!
Под Лизин колокольчатый смех мы зашли в поселковый продмаг. Как раз свежий хлеб подвезли — непередаваемый дух гулял по торговой точке, возбуждая аппетит.
Мы взяли две булки «Подольского», батон «Салями», пачку «Цейлонского»… А все остальное у нас было.
Пока Лиза пристраивала покупки в корзинку на руле, я расплатился. И снова мерцали спицы, а по сторонам тянулись то глухие крашенные заборы, то монументальные кованые ограды. Скоро тихая дачная улочка оживет — москвичи, отряхивая пыль кабинетов и цехов, потянутся за город. Дышать, в охотку полоть грядки, а вечерком… Почему бы и пульку не расписать на веранде, в подмосковные-то вечера? Слушая кузнечиков и дальние зовы поездов…
Мы с Лизой завернули во двор, и словно окунулись в наэлектризованную атмосферу — на ступеньках крыльца стоял напряженный Щукин, а напротив выстроились Ромуальдыч, Иван и Рустам. Чтобы разрядить обстановку, я ничего лучше не придумал, как дернуть рычажок велосипедного звонка.
Мои вскинулись, как укушенные — и вытаращились.
— Етта… — вытолкнул Вайткус. — Миша?
— Он самый, Ромуальдыч… — я приставил велик к бревенчатой стене. — Небось, «сняли» знак в условном месте «Юго-Запад», и достали закладку?
Иван встрепенулся.
— Так это… не ты… там рисовал?
Я с легким сожалением покачал головой.
— Нет, Вань. Да и не мог я — в тюрьме отдыхал. Рисовали ребятки Семичастного… Кстати, их тут вокруг, как грибов после дождя.
— Значит, провал? — глянул исподлобья Рахимов.
— Нет, Рустам. Помнишь, для чего мы здесь?
— Освободить… этих, которые наши.
— Завтра Шелепин организует Исход. Выпустит всех — и переправит в «Альфу».
— А мы?
— Я ж сказал — всех… Ладно, чего попусту терендеть? Шуруйте в баню, с утра топлю. Лиза вам чистого наготовила. Мойтесь, парьтесь… За обедом всё изложу.
Вайткус, распаренный, в просторной белой рубахе, сложил по-прежнему могучие руки на столе, и мелко кивал.
— «Железный Шурик», значит… — ворчливо вымолвил он. — Еттот так и остался комсомольцем. Куда вам, говорит, спецбольницы со спецмагазинами? А поживите, как все, как народ, о благе которого вы неустанно печетесь!
— Верите ему? — прищурился Рустам.
— Етта… Я и господу богу не верю!
— Инну жалко… — пробормотала Лиза.
Иван выпрямился, повел широкими плечами.
— А давайте, помянем.
— Етто дело, — махнул Вайткус влажными волосами. — Сань, не сиди, как чужой. Наливай!
Я покачал рюмку коньяка, грея в пальцах тонкий хрусталь.
— Земля ей пухом.
И выпил.
Воскресенье, 21 мая. Позднее утро
«Бета»
Московская область, Орехов
Милиции понаехало… Сержанты и офицеры в стального цвета рубашках стояли в оцеплении, а подальности белела «скорая помощь».
Не знаю, с чего я взял, будто к Центру сойдется жуткая толпа, как на похоронах Высоцкого. «Попаданцев» набралось человек сто от силы — они выстроились в очередь, и мелкими шажками приближались к «сбыче мечт».
Им возвращались старые документы, вещи, полузабытые за давностью лет — и вручалась энная сумма золотом. Кто дольше сидел, тот больше «озолотился». Растерянные люди сжимали маленькие, но увесистые слиточки драгметалла, расписывались в ведомости — и шагали за ограждение. На свободу с чистой совестью.
Эти последние шаги по земле «Беты» замедляли почти все, даже седенький Кузьмичев — Кузьмич, как его представил Щукин. «Попаданцы» оставляли за спиной годы жизни, пускай скучной, монотонной, серой, но и в ней хватало радостей и горестей.
Люди боязливо поднимались по ступенькам, и миновали раскрытые двери Центра специальных исследований. Дальше их ждал полутемный коридор — и «Лаборатория локальных перемещений». Мишка, с-сучонок, даже название у меня спер…
Альфа-ретранслятор гудел без перерыва. Люди входили в кабину по одному, и перед очередным загорался красный свет. Гудок — зеленый. Входи, «попаданец»! По ту сторону — твой дом!
Нету дома? Да ты что⁈ Ничего, твоего золотишка хватит на кооперативную квартиру. Видишь? Даже из безысходного негатива можно получить жизнеутверждающий позитив!
Я стоял у последней загородки. Милиционеры с любопытством поглядывали на меня, но молчали. А ручеек народца, давно растерявшего и веру, и надежду, иссякал.
Вот прошел Щукин с мужественным лицом. Походка у него была деревянной, выдавая сильнейшую зажатость. Под руку он вел Лизу.
Вайткус… Рахимов… Гирин…
Я покинул «Бету» последним.
Тот же день, пару минут спустя
«Альфа»
Московская область, Щелково-40
Красная лампа погасла, засветилась зеленая — и узкие дверцы кабины разъехались. Я сжал кулаки. Неисчислимое количество тахионов пронизывало меня, но ощущения подступавшей жары или покалывания в кончиках пальцев были ложными сигналами…
Проступили буквы табло: «Закройте глаза!»
Я послушно смежил веки. Инверсная вспышка полыхнула тут же, пробившись тусклой краснотой.
Моргнул. Выдохнул. Створки откатились со слабым щелчком, мгновенно подпуская к ушам множественный говор, а глаза просто терялись в знакомых и незнаемых лицах.
Киврин… Ядзя… Аллочка… Корнеев… Иваненко…
Рита.
Я рванулся, обрывая не начатые речи, мимо тянувшихся рук — и засмеялся счастливо, как в детстве, стоило Ритке метнуться навстречу. Мои руки безошибочно подхватили ее, обняли…
— Мишечка… Миленький… — нежный шепот опалял ухо.
— Прости, прости, прости! — заладил я, окуная лицо в гривку густых черных волос, пахнувших крапивой и любистрой. — Я дурак, я козел, я чмошник…
— Ты милый! — парировал родной голос. — Ты хороший…
Я смолк, притиснув Риту еще крепче. Глядел поверх ее плеча, и мало что видел.
Маленькая Марта в перекрашенных кудряшках сердито выговаривает Ромуальдычу, а седой гигант с умилением улыбается ей…
Настя, быстро обмахивая мокрые щеки ладонью, жмется к Ивану, а неутомимый «Иваныч» скачет вокруг…
Понурого Браилова в наручниках уводят двое молчаливых парней. Бледное лицо «Физика» искажено мукой жалости к себе, к человеку, который придуман…