— Это которое 1900-го года? Да было... да сплыло, — ответила старушка-библиотекарь не отрываясь от поиска книги, — Представляешь, нашли несколько лет назад в подвале заброшенного корпуса целую коробку с раритетными книгами. Главврач было даже распорядился отдать их на реставрацию. А книжки вместе с коробкой... фить и исчезли, как и не было никогда.
Ольга очень внимательно слушала старушку.
— На вот держи Уэллса, — вынырнула откуда-то из-за высоких книжных полок библиотекарша и протянула девушке томик, — это, конечно, не первое издание, но то же старое, послевоенное. Вот гляди на форзаце написано, что 50-х годов.
Девушка аккуратно взяла из рук старушки книгу и прижала к себе:
— Спасибо большое!
— И я тебе, милая, благодарна, что зашла. В последние годы редко кто за книгами приходит... — с грустью вздохнула библиотекарша, — в основном в телефоны утыкаются. А ты приходи чаще.
Ольга пообещала зайти ещё и очень быстрым шагом пошла в свою палату.
Усевшись с ногами на кровати, она углубилась в чтение. Читая о приключениях путешественника во времени в далёком будущем она постоянно думала, что же ей хотел сказать Геннадий Вадимович, так настойчиво рекомендовавший "Машину времени"?
Она очень хотела найти ответы на вопросы о своей жизни, чтобы жить дальше. Пока явных ответов она не видела, но... блокнот с ручкой положила рядом с собой – для "отчётика".
Счастье
"Что такое счастье? Как отличить счастливого человека от несчастного? Как самому стать счастливым???" — Написала Ольга в дневнике и отложила в сторону ручку.
Сейчас, когда острая фаза депрессии отступила и лечение приносило ощутимые результаты, она всё чаще задавалась вопросом: как жить дальше? Уже после того, как она выйдет из клиники. И вопрос счастья был одним из тех, которые волновали сильнее всего.
"Казалось бы, что тут сложного, — продолжила писать в дневнике девушка, — Если человек доволен жизнью, значит, он счастлив. А значит ли то, что счастливый человек всегда доволен жизнью? Или нет? И много ли на свете людей, довольных жизнью и одновременно, счастливых?"
Ольга вспомнила о чём говорили в её окружении. С грустью и разочарованием поймала себя на мысли, что практически все беседы с друзьями, родственниками, коллегами – были сосредоточены вокруг жалоб и недовольства. У одного поломалась машина, другой нахамили в магазине, у третьих в семье ругань, четвёртый сидит без работы, пятый с работой, но без денег. Получается они все несчастные люди? Или всё-таки нет? Ведь иногда те, кто ещё пятнадцать минут назад с упоением жаловались "на жизнь", вдруг начинали улыбаться. А иногда даже смеяться!
— О, душенька-Оленька, вы дневничок-с завели? Чудесненько!
Узнав голос Геннадия Вадимовича она непроизвольно улыбнулась, ожидая услышать новые смешные истории о проказах Андрюшеньки.
— О чём-с пишите, дорогушенька? — Поинтересовался призрачный доктор, исподтишка заглядывая в записи, — почерк у вас, милочка, крайне занимательный! Вот смотрите, — показал пальцем на строчки тот, кого "уже не было в живых", — у вас, голубушка, энергичный росчерк пера: буковки в конце строчечки, как будто вверх убегают. Это значит-ца, Оленька, что вы очень нетерпеливы-с. Настолько, что напрочь игнорируете завитушечки на крайней буковке слова и, как будто бы, обрываете написание. И при этом, милочка... вы поглядите-ка какая прелесть! — Геннадий Вадимович заметно воодушевился, продолжая изучать почерк Ольги, — у вас в буковках "вэ", "дэ", "эр" и "у" не петелечки, а прям такие... ух, брызги в разные стороны! Как у Фёдор Михалыча...
— У кого? — Острожно переспросила девушка, чтобы удостовериться, что её догадка верна.
— У Фёдор, свет его, Михалыча Достоевского, конечно же! — С удивлением в голосе воскликнул доктор, — Ну, право, Оленька! Вы что же никогда о Фёдор Михалыче не слыхали?
— Слышала, конечно же, — неопределённо ответила она, не понимая своих эмоций. То ли ей стало обидно, что призрачный доктор посчитал её безграмотной, даже не знающей классиков литературы, то ли... что же её так задело в словах доктора-призрака? — Я не думала, что Фёдор Михайлович тоже... того... был... лечился...
— Вы даже не представляете, душенька-Оленька, кого мы только не имели чести лицезреть в наших стенах! — Воодушевлённо воскликнул он и хитро подмигнул, — да будет вам известно, голубушка моя сизокрылая, хвори душевные не выбирают к кому подступаться, а кого избегать. Так что, милочка, да, — подвёл итог он, — у нас тут и писатели-поэты микстурки принимали, и генералы при эполетах, и революционеры, и художники, и деятели искусства... А что касается, Фёдора, свет Михалыча, — Геннадий Вадимович снова хитро подмигнул девушке, косясь в сторону лежащего на кровати дневника, — думаете, голубушка, мог бы Фёдор Михалыч так подробно описать душевные терзания, если бы сам... как говорят, на своей собственной шкуре, не испытал бы? То-то же и оно, милочка, то-то же и оно... — он сделал глубокомысленную паузу, а потом как будто спохватившись, добавил, — к слову, достопочтенный Фёдор Михалыч писал не только трагедии. Вы, душенька-Оленька, читали-с "Чужую жену и мужа под кроватью?" — Не дожидаясь её ответа, продолжил сам, — право слово, голубушка, это же высочайшее мастерство юмора! А диалоги? Просто шедеврально!