Трубку взял мужчина.
— Вы спрашивали Эббота?
— Да. Мне необходимо связаться с ним по важному вопросу.
— Доктор, — поинтересовались в трубке, — вы когда-нибудь читаете газеты?
— Обычно я слишком занят, — ответил Бентон. — Я просто проглядываю заголовки. А иногда и того не делаю.
— Выходит, вам не известно, что Эббот погиб?
— Погиб?!
— Да, пару недель назад. В автомобильной аварии где-то в Колорадо.
Бентон молчал.
— Мы все были потрясены, — продолжал мужчина в Нью-Йорке. — Вы сказали, что были с ним знакомы?
— Я его практически не знал. Он был у меня несколько месяцев назад. Мы поговорили — час или чуть больше. Полагаю, вам известно, над чем он работал.
— Нет, нам об этом не известно. Мы часто ломали себе голову. Знали только, что Эббот на что-то напал, но он держал рот на замке. Возможно, вам известно больше нашего.
— Вряд ли, — сказал Бентон. — Большое спасибо. Простите за беспокойство.
— Пустяки. Спасибо, что позвонили. Мне жаль, что пришлось сообщить вам такую печальную новость.
Бентон повесил трубку и невидящим взглядом безучастно уставился в стену кабинета. И что мне теперь делать? — спросил он себя. Что, черт побери, мне теперь делать?
6
Первые заморозки ударили накануне ночью, и на следующий день, когда Лем Джексон появился в приемной, воздух обжигал морозцем. Джексон был с холмов — высокий долговязый мужчина лет сорока на вид. Бентон знал его, но не припоминал, чтобы тот когда-либо к нему обращался.
Джексон уселся на стул напротив стола и бросил видавшую виды бесформенную шляпу на ковер.
— Наверное, док, — начал он, — зря я пришел и отнимаю ваше время. Но я чувствую себя совершенно измочаленным. Ни на что больше не гожусь. Меня как подменили. Я все время чувствую себя усталым, и мышцы вечно болят. То и дело на всех рявкаю, как будто с цепи сорвался, просто стыд, как я с женой и ребятишками обращаюсь.
— А с аппетитом как? — спросил Бентон. — Едите хорошо?
— Да почти без перерыва. Никак не могу насытиться. Постоянно голодный.
Ну вот, подумал Бентон, все его тщательно продуманные выводы, вся старательно выстроенная теория синдрома утомления пошли прахом. Джексон жил на холмах, а по теории Бентона обитатели холмогорья должны быть к нему невосприимчивы.
— Что стряслось, док? — спросил Джексон. — Я что-нибудь не так сказал или сделал?
Бентон мысленно одернул себя.
— Нет-нет. Я просто задумался. Чем вы занимаетесь, Лем?
— По правде говоря, — сказал Джексон, — особо ничем. Так, в земле копаюсь помаленьку. Подрабатываю чуток, где придется. Да я едва ноги таскаю, куда уж там работать в полную силу. Пожалуй, правду сказать, практически ничего и не делаю.
Лем помолчал и продолжил:
— Не так давно у меня была неплохая работа в Западной Виргинии, но меня оттуда попросили. Если бы я там остался, катался бы как сыр в масле. Неполный день, работенка непыльная, да и платили неплохо. Так нет, взяли и турнули. Чем-то я мастеру не приглянулся. Говорю вам, док, нет на свете справедливости. Я работал ничем не хуже других.
— А что за работа? — спросил Бентон, не особенно интересуясь, что это была за работа, просто ради поддержания разговора.
— Ну, думаю, даже если бы меня и не выставили, все равно это долго бы не протянулось. Они закрылись почти сразу же, как я ушел. Это был небольшой химический заводик. Там ДДТ делали, а я слыхал, его теперь запретили.
Бентон даже обмяк от нахлынувшего на него облегчения. Его теория все-таки оправдалась! Лем Джексон был исключением из установленного им правила, которое лишь подтверждало это правило. Но, окрыленный доказательством правоты своих выводов, он в ту же секунду упрекнул себя за такую реакцию. Радоваться надо было, когда он решил, что симптомы Джексона камня на камне не оставляют от его измышлений, потому что, если уж на то пошло, эта история с человеческим организмом и ДДТ — изрядная мерзость. Но он эгоистически привязался к своей теории. После всех усилий и размышлений, которые он вложил в нее, никто, даже самый гуманный человек на свете, не захотел бы оказаться неправым.
— Лем, — заговорил он, — как ни жаль, но я ничем не могу вам помочь. Пока. Вы не одиноки. Возможно, таких, как вы, очень много. Это заболевание заметили совсем недавно и сейчас исследуют. Возможно, лекарство со временем будет найдено. Мне жаль, что я вынужден говорить это, но, мне кажется, вы из тех, кто предпочитает знать правду.
— Вы хотите сказать, — спросил Джексон, — что я умру?
— Нет, не это. Я хочу сказать, что никак не могу повлиять на ваше самочувствие. Возможно, ухудшения не будет. Уверен, что настанет время, когда появится какое-нибудь средство или лекарство.
И все, что для этого понадобится, с горечью добавил он про себя, это таблетка или капсула с необходимой дозой ДДТ вкупе со вспомогательными веществами.
Джексон подобрал с пола свою потрепанную шляпу и медленно поднялся.
— Док, у нас на холмогорье все говорят, что вы толковый доктор. «Он не станет кормить тебя баснями, — так мне сказали. — К такому доктору идти не страшно». Вы считаете, что я, возможно, не буду чувствовать себя хуже?
— Возможно, — подтвердил Бентон.
— И может быть, когда-нибудь изобретут лекарство, которое сможет мне помочь?
— Я надеюсь на это.
Провожая Джексона взглядом, Бентон раскаивался в своих словах. К чему эта жестокая откровенность? К чему давать людям надежду? «Сейчас это заболевание исследуют», — сказал он, но это была неправда. Или правда? Есть один человек, который его исследует, и этому самому человеку, решительно сказал он себе, лучше взяться за дело.
В тот же вечер он составил подробное письмо, в мельчайших подробностях изложив в нем свои подозрения и выводы. Затем, когда ему удалось выкроить время, уже после того, как прием был окончен, он в нескольких экземплярах отпечатал текст на машинке. Разослав письма, он стал ждать.
Первый ответ — две недели спустя — пришел из «Журнала Американской медицинской ассоциации». Его письмо, сообщалось там, не может быть опубликовано, поскольку указанные в нем сведения не подтверждены данными исследований. Отказ был мягким, но окончательным. Ему даже не предложили провести дальнейшие исследования, что, впрочем, было вполне справедливо, поскольку первичные исследования проведены не были.
От официальной любезности второго ответа, из Национального института здоровья, веяло арктическим холодом.
Третий, из Ассоциации биохимических исследований, оказался откровенно грубым.
В субботу днем, когда последний пациент ушел, Бентон сел за стол и разложил перед собой все три письма. Нечего было и надеяться, что хотя бы один из адресатов всерьез отнесется к его письму. В конце концов, кто он такой? Безвестный семейный врач из захолустного городка, выдвигающий теорию, не подкрепленную никакими исследованиями, основанную на одних лишь наблюдениях и умозаключениях. Такой реакции на его письма и следовало ожидать. И все же у него не возникло и тени сомнения в правильности своего поступка. Пусть это и был жест, но его следовало сделать.
И как теперь быть? Прорабатывать медицинскую ассоциацию, начиная с округа и заканчивая штатом? Он знал, что все без толку. Смит наверняка поддержал бы его; другие же просто поднимут его на смех. Но даже если и нет, пройдут годы, прежде чем будут предприняты какие-то действия.
Возможно, стоит обратиться к какую-нибудь химическую компанию. Производство капсул с ДДТ будет приносить миллионную прибыль, как только то, что сейчас известно ему одному, станет достоянием гласности. Но химическая компания, предвидя мороку с получением разрешения от Управления по контролю за продуктами и лекарственными средствами, может отказаться. Прежде чем какая-либо химическая компания сможет хотя бы приступить к разработкам, нужна уйма кропотливых лабораторных исследований, чтобы получить подкрепляющие доказательства, которые можно будет представить Управлению по контролю. Он понимал, что в такую «завиральную» идею ни одна химическая фирма не станет вкладывать средства.