— Это рябая такая, белобрысая девчонка?
— Да, рябая такая, белобрысая девчонка.
— И об этой девчонке ты канифоль разводишь?
— Развожу! — несколько обиженно пискнул Павлик.
Презрительно, плюнув на ствол березы, поднимается Григорий.
— Ну, знаешь ли, ты, Павлушка, просто-напросто дурень! — заключает кадет и идет на крыльцо.
— Нет, я не дурень, — отвечает Павлик и в третий раз ухватывается за кадетские кальсоны. — Ты подожди: она мне рассказывала такое стыдное и будто всему этому ее ты…
— Есть о чем разговаривать, — презрительно обрывает Гриша и с сердцем отламывает ветку сирени. — Для чего иначе и существуют такие девчонки, как не на это самое — на то?
Ничего не понимает Павлик. Гриша вообще мастер выражаться замысловато, но такой фразы — «на это самое — на то» — он еще не выговаривал.
— И что же это значит «на это самое — на то»?
— Ну уж и пентюх ты, пентюх! — кадет как-то странно подвигал пальцами. — То есть этакого меринка у нас в корпусе в колодце бы утопили!.. Есть господа, и есть дворовые; и вот дворовые — которые при дворе, и господа могут делать с ними все что угодно…
— Ну, уж это ты врешь! — закричал Павлик и тоже для чего-то сорвал ветку с близстоящего кустика. Никогда не поверю…
Его голос растаял в презрительном смехе Гриши.
— Ты не поверишь, а я на ять эту девчонку обработал! Спроси-ка у ней самой! На то девчонки в деревне и существуют, чтоб господа ими пользовались!
Из всей этой длинной тирады Павлик услышал только начало.
— Это как же ты ее обработал? — растерянно выкрикнул он и тут же снова увидел тот странный жест Гришки, такой же непонятный, но почему-то ожегший его кровью до ушей, — и, не понимая себя, взмахнув веткой, Павлик вдруг жикнул ею над Гришкиной щекой.
Несколько секунд на перевернутом лице кадета были видны Павлику только круглые, как серебряные полтинники, глаза.
— А, да вот ты как! — задыхаясь, зашипел Гриша.
И в том же остром зигзаге свистнула над головой Павлика другая ветка и остро царапнула его по шее за ухом. Павлик охнул, присел на песок, а гибкий прут снова взвизгнул над его щекою, и, поднявшись, сам ощерившись, как волчонок, Павлик принялся хлестать своей веткой перед собой куда попало, — по березе, по каким-то елкам, по лицу кадета, по старой замшелой скамейке, смутно видя, как бежит перед ним, обороняюсь, ошеломленный, растерянный кадет.
— Знаешь, ты просто сволочь! — прокричал еще Павлик скрывшемуся в кустарниках кадету.
Неизвестно почему, он впервые употребил услышанное раз перед деревенским кабаком непонятное ему и вдруг всплывшее в уме слово.
25Павел проснулся с головной болью, и первой мыслью его было: «Что Лина? Как примет она весь этот ночной скандал?»
Однако никаких страстей не произошло. Кадета Гриши в спальне уж не было, стояла прибранной и постель. С террасы доносились громкие голоса, селезнем крякала тетка. Там, видимо, пили чай, — Павлик проспал. «Что Лина?» — повторил он с какой-то тенью надежды, а на душе вместе с огорчением стояло смутное чувство удовлетворенности, что он здорово все-таки кадету за Пашку наложил.
Правда, здорово же и щипало за ухом, и царапина поперек шеи стояла алым жгутом. Шею можно было прикрыть воротничком куртки, а вот с ушами было не так благополучно: пришлось и маминой пудрой присыпать, и височки зачесать.
Несмотря на аварию и тревоги, галстучек к куртке был все же надет алый. Заметит ли она, что цвет у него такой же, как бантик у нее в волосах?
— А вот и жених проснулся! — сказала, увидев Павлика, тетка Анфиса.
И Павлик побледнел от бешенства. «Вот дура!»
Оглянулся. К его счастью, кадета за столом не было, — он ушел на запряжку лошадей. Кузина Лина застенчиво улыбнулась Павлику и, приметно вспыхнув, опустила глаза. То, что была она сегодня иная, встревожило и стеснило душу Павла. Лучше бы она по-прежнему смеялась, только бы не опускала глаз.
«Знает она или не знает?..»
Павел поздоровался со взрослыми, потом с Линочкой. Рука ее была холодна, но отчетливо почувствовал Павлик пожатие ее пальцев. Смутило и это, волнение росло.
«Нет, знает ли она, что произошло ночью под березами?..» То, что она пожала руку Павлика, обнаруживало, что не знает. Должно быть, кадету было стыдно сообщать ей о своем бесславном бегстве. Но все-таки, все-таки…
— Возьмите сухарик! — вдруг сурово сказала кузина Лина и, почти отвернувшись, подала Павлику сухарь с миндалем.
Павлик вскинулся, чуть не опрокинув чашку. Сухарь решал все дело. Не знала она, иначе не подала бы сухарь.