Мелкие уколы смущения быстро исчезают; осенний день, крепкий, редко солнечный, бодрит душу; в самом деле, ехать бесполезно, а уехать трудно и страшно… Уехать теперь… от нее, которая почти рядом? Которая обещала дружбу, которая смотрит так притаенно-горько, тая что-то неназываемо прекрасное в сердце своем? Что, если этому тайному будет суждено открыться? Что тогда?
И сладкие слезы и смех закипают в душе девятнадцатилетнего. Он вспоминает, что завтра его день рождения, ему исполнится двадцать, с послезавтрашнего дня ему пойдет двадцать первый год, он уже не юноша, а молодой человек, она, эта, с необычайными глазами, должна почувствовать в нем мужчину, способного на громадное решительное дело, на подвиг, смертный подвиг любви.
И тут же, только решив о подвиге, заходит молодой человек в магазин модных вещей и покупает себе дорогой светленький галстук и идет, довольный, к дому, думая о том, что завтра явится к Тасе в нем.
А ночью опять посещают горькие мысли о маме, о его неблагодарности к ней; Павлу не спится, он переворачивает подушку, он представляет себе, как далеко, в маленьком невзрачном доме, сейчас, в эти мгновения, лежит на постели в бессоннице его одинокая, им покинутая мама, старушка мама, которую он бросил, и призывает его и зовет, и простирает к нему руки — эти бледные старческие, бескровные руки, выходившие его.
Может быть, она даже больна — и. вот она одинока; может быть, она лежит в жару лихорадки, и некому ей подать лекарство и помочь, ее единственный Павел за тысячу верст, не едет, он занят своими делами, томлением любви, ему не до матери, ему только до себя, до своих чувств, переживаний и надежд.
И решается твердо ночью упаковать утром же чемодан в дорогу. Он поедет к матери, он пробудет у нее все праздники, он устроит все дела и только после этого возвратится в Москву.
Но как ни крепки были ночные решения, утреннее солнце отменяет их. Да. действительно утро вечера мудренее, он думает об этом со стыдом, он никуда не поедет, больше всего и выше всего в нем чувство, он предан ему до смерти, эта единая мечта в нем не истребима ничем.
78Теперь, когда Павел является в дом Таси, усовершенствованный лакей месье Чарльз не удивляется; радушия в вываренном лице его не видно, но неприметна и враждебность; он, по-видимому, смирился с желанием госпожи, он не критикует ее образа действий, он снисходителен к Павлу, может быть, еще и потому, что студент в каком-то бесконечном перед ним смущении почти каждый визит оплачивает ему рублем; как бы то ни было, но Павел стал вхож в дом месье Кингслея; он друг его жены, они росли с детства вместе, в отношениях мистрис к Павлу не приметно ничего, кроме тихой ласковости и дружбы, не большей, однако, чем проявляет она к другим.
Иногда, придя к Тасе, Павел застает у нее и кузину Лэри; это ему неприятно, это смущает его; Лэри была с ним в интимных отношениях, и теперь рядом с тою, которая зовется Мечтой. Правда, Лэри хорошо дисциплинирована, она и виду не подает, что Павел был больше, чем ее кузеном; она ласкова с ним, хотя втайне немного ревнует; ревновать же много ей нет оснований, хороший опыт ей подсказывает, что увлечение обоих не выходит из пределов; неприятен Павлу и ее развязный смех, и частые упоминания о муже…
Да, неприятны Павлу его визиты к Тасе, когда он застает у нее кузину; зато когда он остается наедине со своей Мечтою, весь отдается он сладкой боли созерцания ее.
И странно: вначале притупляются, прикрываются точно флером его чувства; точно жизнь его, жизнь подле Таси, обволакивается туманом; как в тумане он разглядывает ее тихий, опечаленный, словно фарфоровый образ; он смотрит на нее первое время как на икону, он почти не пытается приближаться к ней, но вскоре вступает в голову, что часы идут безвозвратно, что каждое пронесшееся мгновение приближает время явления мужа, время, когда все должно перемениться, и сердце захватывает желание кричать, убеждать Тасю в чем-то, схватить ее, увлечь, унести.
И, замечая, что в нем наступает перемена, начинает бросать Тася на Павла встревоженные взгляды; ее тонкая чуткая душа не выносит напряженности; ей становится и неприятно и страшно; она пытается избавиться от волнений умоляющими улыбками; если это не помогает, она старается завести разговор о занятиях в университете или дает звонок — подать чай. Неизъяснимое чувство раздраженности вызывают в Павле эти старания Таси водворить порядок чувств. Ему кажется, что душа Таси ограниченна, что она слишком упрощенна и догматична, что боязнь эмоций объясняется в ней ее страхом перед всяким волнением, тем страхом перед необычным, какой испытывают заурядные женщины, привыкшие к покою жизни.