Павлик поймал себя на этих мыслях только тогда, когда увидел, что идет по плотине мельницы к дому, шапки на голове его не было, были только книжки, — с ними он так и ходил по дядиному дому, шапку же, наверное, в школе забыл.
Он хотел было повернуть обратно, но гак неприятно было бы увидеть лицо учительницы. Презрительно улыбнулся он. «Хорошо, что я скоро от нее уеду». Учительницу он уже не мог уважать, — ведь она обманывала мужа; Петр Евграфович так старался для них, пошел пригласить урядника на покражу, а они начали в это время обниматься, стало быть, и дядя Евгений был вовсе уж не так хорош.
Мысль, что теперь он не может удерживать у себя его подарков, заполнила сердце. Он вынул из-под подушки подаренный дядею серебряный кинжал, повертел его в руках и положил на подоконник. Завтра, как пойдет в школу, непременно занесет его дяде; как ни жалко было расставаться с такой чудесной вещью, но принимать подарки от такого Павлик больше не мог. Он завтра прямо войдет к дяде и молча отдаст кинжал.
— Ты почему же пришел без шляпы, маленький? — удивленно спрашивает мать.
— Ах, мама, мамочка, — конечно, без шляпы, — с досадою отвечает Павел и поводит плечами. Как мама не понимает, что теперь не до того.
«У меня сорвало ее ветром, и она упала в воду», — хочется еще сказать ему, но это будет ложь, такая же, как лгут все люди; нет, лжи не надо, надо правду говорить.
— Вероятно, я забыл ее в школе, — объясняет Павел и присаживается к чаю.
Мама посматривает на него притаенно и качает головою. Тетка Анфиса является возбужденная, радостно улыбающаяся. Как же, как же, она с новостью интересной; обокрали дядю Евгения Павловича, как об этом не рассказать. И обокрал, должно быть, Петька, Евграфыч, известный вор.
Угрюмо нахмурившись, уходит с террасы Павлик. Он не знал еще, что толстая тетка так ужасно глупа. Ну, что интересного, о чем рассказывать? А глаза ее блещут, точно маслом покрылись, — неужели же старые люди могут быть глупы так?
Однако мысли о том, что он увидел, обуревают, теснят и гложут обеспокоенное сердце. Зачем люди обманывают? Зачем они целуются, когда — женатые? Нехорошо как-то устроились в жизни люди; одни крадут, другие дерутся, третьи обманывают и целуются наедине — тайком от мужей, прячась, как воры… «Ведь она к тому же и немолодая! — продолжает думать Павел. — На висках у нее морщины, на носу черная родинка; правда, щеки розовые, но все же она совсем некрасива.
Вот та, с желтыми волосами, гораздо красивее. Она молодая, глаза v нее печальные, так тихо и кротко улыбается она, и руки у нее бледные, похожие на цветы.
Но ведь и она тоже обманывает мужа? больно заносится в голову Павлика, и, поднявшись, он начинает ходить по комнате. Да, совсем не так верно и в этой тихой деревне; все лгут, притворяются добрыми и красивыми, а сами лгут».
29На другой день, перед явлением в школу, заходит он к дяде Евгению Павловичу, в руках его серебряный кинжал.
Еще утро, дядя, наверное, дома, может быть, он еще не проснулся, двери раскрыты настежь; впрочем, так лучше, не надо, чтобы о его приходе к дяде Евгению кто-либо знал.
Теперь уже знает Павлик, куда надо идти: к его кабинету. Где-то за стеною бормочут голоса, вероятно, это прислуга на кухне. Павел проходит столовой и залою, на душе очень беспокойно; как он скажет дяде, когда будет отдавать подарок, что скажет? Ведь неудобно же уйти молча, сказать же истинное все-таки страшно. Ну, как сказать это: «Я отдаю вам кинжал потому, что вы целовали учительницу?» Он может подумать, что Павлик сумасшедший; надо придумать что-либо более естественное, и странно, что естественное будет — ложь, а правда кажется такой неверной. «Вот как живут на земле люди: чтобы сказать естественное, надо солгать».
Перед дверью кабинета робко никнет его маленькое сердце. Нет, в самом деле, как решиться, все же страшно, не лучше ли отложить до завтра или просто положить кинжал где-нибудь на стуле и уйти?
Негодуя на собственную слабость, касается двери кабинета. Неслышно подается половинка двери, и Павел хочет войти, но опять останавливается, пораженный. Что это? Смеющийся дядя Евгений в халате сидит в кресле, а перед ним, на его коленях, сидит Маша или Глаша, с развитыми волосами, в белой кофте, и загорелыми, голыми до плеч руками отталкивает его, смеясь, упираясь в грудь.