Горничная долго будила помещицу, и к гостям первой вышла кузина Лина.
— А, вот вы и приехали! — сказала она и улыбнулась, блистая глазами. На ней было светлое платьице и белые туфли, и платье было плохо застегнуто на груди, — должно быть. Лина, узнав о приезде гостей, спешно переодевалась.
— А бабушка скоро выйдет, — сказала она, любезно улыбаясь, и, как хозяйка, повела гостей в парадные комнаты. — Гриша ушел с мальчиками купаться, а дедушка Терентий Николаевич уехал на съезд.
Она все знала, все разъясняла обстоятельно, и Павлик подивился ее умению. Самому Павлику она подала руку приветливо, но сейчас же и приняла церемонно и все внимание устремила на Елизавету Николаевну, как на взрослую, предоставив Павла себе.
— Бабушка всегда после обеда отдыхает, — говорила она, рассевшись непринужденно в старинном вольтеровском кресле.
Павлик в это время рассматривал в клетках чижей, которых было неисчислимое количество, поглядывал временами на Лину и, видя, что она совсем на него не смотрит, стеснялся и жалел, что приехали они.
Среди разговоров о варке дынного варенья, которые завела та же кузина Лина, показалась и сама помещица, мать Гриши, Александра Дмитриевна Ольховская.
— Лизочка, Лизочка? — закричала она еще за две комнаты и побежала навстречу гостье, причем все тряслось в ней самой: щеки, руки, подбородок, груди, и трясся пол и мебель на нем. Она была в сиреневом капоте с лиловыми лентами, ее громадный рот улыбался, блистая пломбами, а на волосах раскачивались бумажки, которые она второпях позабыла снять.
— Вот радость, вот обрадовала! — кричала она на всю деревню. — Жаль только, что Терентий Николаевич на съезде, он очень будет жалеть.
Когда несколько стихли ее пронзительные излияния, Павлик подошел к хозяйке и поцеловал ей ручку. Как-никак она была ему бабушкой, надо было вежливость соблюдать.
— А Павлик похорошел, очень похорошел! — сказала в ответ Александра Дмитриевна и, схватив его за подбородок жирными пальцами, чуть не приподняла к своим губам, как котенка. — Только похудел он очень, а глаза стали огромные, — он весь в отца.
В дверях показался, наконец, и кадет Гриша. Павлик вспыхнул и двинулся, но Гриша был спокоен, точно все прошлое утонуло. Был он взъерошенный, с мокрыми волосами и, в противоположность тому, как солидно держался он в доме Павлика, здесь и вообще выглядел очень плачевно. Может быть, оттого, что он был в простой ситцевой рубашке без погон и резиновых галошах на босую ногу, он поздоровался сконфуженно не только с Елизаветой Николаевной, но и с Павлом, и сейчас же обрушилась на него пронзительным визгом мать:
— Григорий! В каком ты виде! Сейчас же переоденься! Да и вам надо тоже, вероятно, помыться, — предложила она приехавшим и повела их в «комнату для гостей». — Здесь будет вам очень удобно, здесь все готово.
Однако хозяйка, видимо, преувеличила готовность комнаты для приезжих. В умывальнике не было воды, на блюдечке — мыла, повсюду стояла такая пыль, что ни до чего нельзя было коснуться.
Звонков не было, Павлику пришлось отправиться на поиски горничной. Не зная, куда ступить, он зашел сначала в буфетную, затем в кухню и в буфетной заметил залезшего в ларь Гришу, облизавшего измазанный вареньем палец, а в кухне бродили только две кошки, голодные и седые.
Он стоял посреди кухни, не зная, что предпринять; за спиною его зазвенела посуда, и показалась хозяйка.
— Тебе что, Павлик? — удивленно спросила она.
— Мама прислала… умыться… воды нет в умывальнике… — пролепетал он.
И сейчас же пухлое лицо помещицы покрылось сизым налетом, и, набрав воздуху в богатырские легкие, она закричала в окно:
— Аглая, Пелагея, где вы, ду-уры! Воды в умывальники!..
Точно трубный звук разносился ее голос. Павлик смущенно побежал к себе.
Громадный таракан сидел на крышке умывальника и поводил усами.
31Едва Павлик с матерью успели переодеться, как в их комнате зазвенели все двери и появилась Александра Дмитриевна звать их к столу. Теперь Павлик уже безошибочно определял приближение бабушки. Точно электрический ток пробегал по всему, мимо чего она проходила: все зыблилось, звенело и тряслось.
Когда Павел, держась за руку матери, появился в столовой в своем новом синем бархатном костюмчике, на него с изумлением уставились две пары глаз: громадной бабушки и крошечной кузины.
— Да он же у тебя, Лизочка, прехорошенький! В него все барышни будут влюбляться! — в шумном восхищении кричала бабка. При светлых волосах да черные брови… Отдай мне, Павлик, твои черные глаза.