«Бывало, мы с Познером выбирались на рыбалку в пять утра, — говорил Брезентовый, — в пять! Только представьте!» «Представляем», — говорили Толик и Артем одновременно. «На улице еще темень страшная, холодно, туман и дождь, вот как сейчас. А мы с ним, два придурка, ковыряемся в земле, червяков копаем. Что нам мешало вечером их накопать?..» «Не знаем», — говорили Толик и Артем, а я улыбался и наслаждался. «Вот и я говорю Познеру, мол, какого фига мы тут ковыряемся? Пойдем, пивка хряпнем по кружечке! Познер, он же, зараза, существо бесхребетное, ему что ни скажи, он никогда не сопротивляется, со всем согласен. Ну, и тут согласился. Взяли мы с ним пива, уселись на лавочке у меня во дворе, и давай пить. А на улице темно, холодно. Пальцы дрожат, зубы стучат. Пьем мы с этим существом бесхребетным. И вдруг у меня такая мысль возникла, что червяков-то мы уже накопали! А ведь жалко, выходит, время понапрасну тратили. Сидим, пиво пьем, не рыбачим. Взял я Познера за шиворот, пошли за удочками, взяли банку эту, с червями, и отправились на озеро. Идти от меня минут двадцать. Артем знает» «Знаю» — соглашался один Артем, а Толик молча кивал. «Пришли мы на озеро, нашли место, уселись. Полез я в банку… и что я там вижу? А ничего не вижу! Пока мы с Познером пиво на лавочке пили, червяки, значит, все повылазили давно и смылись. В смысле, в землю обратно. Один какой-то остался, видимо самый больной и маленький. Его даже жалко стало на крючок цеплять. Поглядели мы с Познером на него, плюнули, ну и…»
Он еще много о чем разговаривал. Я всего не запомнил. Потом туман стал гуще, дорога — уже. С одной стороны пошли каменистые холмы, покрытые рыжим мхом и редкими карликовыми деревьями, а с другой вдруг пропала земля, и потянулся какой-то странный разлом, заполненный туманом под завязку, как кружка — киселем.
— Это что? — спросил я.
— Овраг, — сказал Артем, — здесь их много, привыкай.
— Здоровенный какой…
— Бывают и здоровее, — усмехнулся Артем, а Брезентовый, не поворачивая головы, сообщил, что там, внизу, в оврагах столько всего интересного, что если бы запустить туда туристов, то они бы неделю не вылезали — фотографировали бы, на видео снимали, картины бы рисовали.
— Еще б найти тут туристов, — с досадой произнес Артем, — такая красотища, а все на Кипр едут. Или в Тунис. Кто на юге живет, они и слышать не хотят про наши края. У них там своя экзотика: Черное море, кукуруза, черешня. Зачем им к нам-то соваться? А те, кто посередине, москвичи, питерцы, всегда на юг и едут. Про нас, опять же, не слушают или не верят. Такие вот дела. — Толик помолчал, шумно вдыхая носом, а потом добавил тише, — знаешь, а не мешало бы подпортить этакую красотень. Останавливай, отлить требуется.
Брезентовый без промедления затормозил. Мы вышли на свежий воздух. Я поежился от холода, в очередной раз покорив себя за то, что не догадался запастись по настоящему теплыми вещами, засунул руки подмышки и прошелся вдоль края оврага, поглядывая вниз. Внизу ничего видно не было. Сплошной туман. Или пар. С другой стороны автомобиля Артем и Толик шумно портили здешнюю красоту.
Я подковырнул носком камешек, взял его в руку. Камень был мокрый и скользкий. Я бросил камень в овраг и, поддавшись какому-то внезапному порыву, сел на обрыве, свесив ноги, и стал кидать вниз камешки один за другим. Они бесшумно летели и так же бесшумно исчезали в сером тумане, не оставляя на прощание ни единого звука. И я подумал о том, что если вдруг сейчас тоже прыгну туда, вниз, то буду лететь вечность. А то и больше. Ведь там, наверное, нет земли. Там начинается Вселенная. Край света, черт возьми! Самый настоящий!
Где-то в небе вдруг зародился гул. Я поднял голову. Из низких серых туч вынырнул самолет, рассек кусочек неба и исчез в тучах на горизонте. Гул слышался еще некоторое время, а затем стих.
Я вернулся в автомобиль и там неторопливо, совершенно без желания, но подавшись мимолетному любопытству включил сотовый и долго смотрел, как появляются одно за другим пропущенные сообщения и звонки. В том, покинутом мире, меня еще не забыли. Меня помнили, меня желали слышать, видеть, ощущать и даже осязать, со мной хотели встретиться, пожать руку, подкинуть немного новой работы или попросить (это ведь раньше требовали, а теперь просят) сделать что-нибудь этакое. В том мире я был популярным человеком, занятым по горло и даже выше горла. День расписан по минутам, разбит на фотографии, на кадры, словно кто-то положил пленку моей жизни на монтажный стол и вырезал из нее лишние мгновения (вроде ни кому не нужных пауз в работе и общении, скучных вечеров в одиночестве, коротких перекуров между съемками, встреч с друзьями и с простым человеческим бездельем, когда валяешься в кровати до обеда, а потом бродишь в одних трусах из кухни в ванную, из ванной в комнату и наслаждаешься тем, что ничего не делаешь). Все это словно вырезали из жизни. Ничего этого не было. Я уже и забыл последний раз, когда позволял себе встать позже семи утра, а лечь раньше двух-трех часов ночи. А когда я в последний раз видел своих друзей? Не путайте с коллегами по работе. Настоящих друзей, со школы, с университета, я не видел миллион лет, контакты их потеряны, номера телефонов затерты, места работы забыты. Славик Захаров не в счет. Его нельзя назвать другом, он что-то большее. Как Вечность, куда я только что бросал камешки…